— Хорошо, — простонал Жарро. — Не продолжай. Я сделаю это.»
«Но, конечно. Видишь ли, Клод, все, что тебе нужно делать, это жить правильно. А теперь давай выбираться отсюда.»
Он опустил окно и позволил вечернему воздуху охладить его лицо. Он уже много лет не чувствовал себя таким по-настоящему живым, каждый его нерв был натянут до предела. Это было похоже на тот последний, заключительный момент за кулисами перед выходом на свет к пианино, а затем аплодисменты нарастают, поднимаясь огромными волнами…
Было чуть больше шести часов вечера следующего дня, когда Парос, посольский шофер за рулем «Мерседеса», повернул, Версаль слева от него, и въехал в Медонский лес. Сержант Алеко сидел рядом с ним. Петракис сидел на заднем сиденье, лицом к полковнику Василикосу, который изучал досье. Стеклянная панель была закрыта.
Весь день шел сильный дождь, и в парке было пустынно. Парос, как обычно, не торопился и в быстро сгущающихся сумерках заметил огни у себя за спиной. Сотрудник CRS в темном форменном плаще и шлеме остановился рядом и махнул ему рукой. С поднятым от дождя воротником и темными очками Парос вообще не мог видеть его лица.
— КРЕДИТЫ, — сказал Алеко.
Стеклянная панель открылась. Полковник Вассиликос сказал: «Выясни, чего он хочет».
Когда Mercedes затормозил, чтобы остановиться, сотрудник CRS вышел вперед, слез со своей тяжелой машины BMW и поставил ее на подставку. Он подошел к ним. Его плащ был очень мокрым, а на груди висел карабин-пулемет MAT 49.
Алеко открыл дверь и вышел. — В чем проблема? — спросил он на плохом французском.
Рука сотрудника CRS вылезла из кармана, держа автоматический кольт 45-го калибра того типа, который был выпущен для американской армии во время Второй мировой войны.
Он выстрелил Алеко в сердце, отбросив сержанта назад к Мерседесу. Он отскочил и упал лицом в канаву.
Петракис, сидевший на случайном сиденье спиной к стеклянной панели, получил вторую пулю в основание черепа. Он упал вперед, мгновенно умер, склонившись, как в молитве, на сиденье рядом с полковником, который съежился, застыв в шоке, его форма была забрызгана кровью.
Парос крепко вцепился в руль, все его тело дрожало, когда дуло Кольта повернулось к нему. «Нет, пожалуйста, нет!»
За эти годы Микали научился говорить по-гречески так, чтобы отвечать даже самым строгим требованиям афинского общества, но теперь он вернулся к акценту критского крестьянина, которому его научила Катина много лет назад.
Он вытащил Пароса из-за руля. — Кто ты? — требовательно спросил он, не сводя глаз с Вассиликоса.
«Paros — Dimitri Paros. Я всего лишь водитель посольства. Женатый мужчина с детьми.»
«Тебе следует выбрать работу получше, вместо того чтобы работать на фашистских ублюдков вроде этих», — сказал Микали. «Теперь беги со всех ног через парк».
Парос отшатнулся, и Василикос прохрипел: «Ради бога».
— Какое он имеет к этому отношение? Микали отбросил критский акцент и поправил очки. На лице полковника появилось выражение полного изумления. — Ты? Но это невозможно.»
— Для моего дедушки, — сказал Микали. «Я хотел бы сделать это медленнее, но времени нет. По крайней мере, ты отправишься в ад, зная, от кого это.»
Когда Вассиликос открыл рот, чтобы снова заговорить, Микали наклонился и выстрелил ему между глаз, тяжелая пуля убила его мгновенно.
Секунду спустя он уже отталкивал BMW от стойки и уезжал. Мимо него проехала машина, направляясь в сторону Версаля. В зеркале он видел, как машина медленно приближалась к «Мерседесу», а затем остановилась. Не то, чтобы это имело значение сейчас. Он свернул с дороги на одну из тропинок и исчез среди деревьев.
На уединенной стоянке на другой стороне парка, пустынной в это время вечера, Жарро со страхом ждал рядом со старым грузовиком «Ситроен». Задняя дверь была опущена, образуя пандус, и он притворялся, что возится с одним из задних колес.
Сквозь деревья послышался звук приближающегося BMW. Появился Микали и повел мотоцикл прямо по пандусу в кузов грузовика. Жарро быстро поднял крышку багажника, затем бросился к кабине, сел за руль. Отъезжая, он услышал вдали слева от себя полицейские сигналы.
Микали стоял у открытой дверцы печи в гараже и по частям загружал форму CRS, даже пластиковый шлем. BMW стоял в углу рядом с грузовиком Citroen, без фальшивых полицейских знаков и номерных знаков, которые, будучи в основном пластиковыми, тоже неплохо горели.
Когда он поднялся наверх, то обнаружил Жарро сидящим за столом, перед ним стояла бутылка «Наполеона» и стакан.
— Все трое, — сказал он. «Боже мой, что ты за человек?»
Микали достал конверт, который бросил на стол. — Пятнадцать тысяч франков, как и договаривались. Он достал кольт из кармана. «Я буду держаться за это. Я предпочитаю избавиться от него сам.»
Он повернулся к двери. Жарро спросил: «Куда ты идешь?»
«У меня концерт», — сказал ему Микали. «Или ты забыл?» Он взглянул на часы. — Ровно через тридцать минут, так что мне нужно двигаться.
— Господи Иисусе, — сказал Жарро, а затем яростно добавил: — А что, если что-то пойдет не так? Что, если они тебя выследят?»
«Тебе лучше надеяться, что они этого не сделают. Ради твоего же блага, как и ради моего. Я вернусь после концерта. Скажем, в одиннадцать часов. Хорошо?»
— Конечно, — устало сказал Жарро. «Мне некуда идти».
Микали сел в свою арендованную машину и уехал. Он чувствовал себя спокойным и расслабленным, никакого страха, но казалось очевидным, что Клод Жарро сильно изжил себя. Плюс тот факт, что его отношение оставляло желать лучшего. Он, конечно, не был тем человеком, которым был в старые времена в Алжире. Это было прискорбно, но казалось болезненно очевидным, что ему придется что-то делать с Жарро. Но на данный момент был концерт.
Он добрался до оперного театра всего за пятнадцать минут, едва успел переодеться. Но он сделал это и стоял, наблюдая за кулисами, когда дирижер вышел на сцену.
Он последовал за ним под бурные аплодисменты. Зал был полон, и он заметил Мелоса, посла Греции и его жену в третьем ряду, Мелос сидел в кресле у прохода.
Концерт ля минор был первоначально написан Шуманом как фантазия в одной части для фортепиано с оркестром для его жены Клары, которая сама была концертной пианисткой. Позже он расширил его до концерта в трех частях, который музыкальный критик лондонской Times однажды назвал трудным и амбициозным произведением и похвалил попытки мадам Шуман выдать рапсодию своего мужа за музыку.
В руках Микали в тот вечер он заискрился, ожил таким образом, что полностью наэлектризовал аудиторию. Вот почему было, мягко говоря, немалое удивление, когда на середине интермеццо, в ответ на сообщение, принесенное лакеем, греческий посол, его жена и атташе по культуре встали и ушли.
Жарро смотрел новости по телевизору. По мнению комментатора, убийство было явно политическим, что подтверждается тем фактом, что убийца позволил шоферу уехать на свободе; назвал жертв фашистами. Вероятно, член одной из многих недовольных политических групп греков, живущих в изгнании в Париже. В этом случае у полиции была отличная зацепка. Человек, которого они искали, был критянином — критским крестьянином. Шофер был уверен в этом. Он узнал акцент.
Фотографии тел, особенно в задней части Mercedes, были, мягко говоря, наглядными и заставили Жарро вспомнить некоторые подвиги Микали из былых времен. И он сказал, что вернется после концерта. Почему? На самом деле может быть только одна причина.
Он должен был выбраться, пока еще было время, но к кому он мог обратиться? Конечно, не полиции и не любому из его криминальных сообщников. Совершенно неожиданно, несмотря на свое полупьяное состояние, он подумал об очевидном ответе. Один человек. Мэтр Девиль, его адвокат. Лучший адвокат по уголовным делам в бизнесе, все это знали. Он уже дважды спас его от тюрьмы. Девиль знал бы, что делать.