— Я это слышала, господин, — опустила ресницы Элеонора.
— Вот о чем я думаю, — Джон кашлянул, потому что голос у него вдруг стал хриплым. — Живете вы здесь одна, с маленьким сыном и служанкой. А в двери корчмы разный народ входит.
— Это — так…
— Взять хотя бы сегодняшних бандитов… Кто испугается одинокой женщины? Каждый ее может обидеть, а то и ославить. Некому защитить одинокую женщину.
— Ваша правда, господин.
— Какой я господин? Говорите мне просто — Джон.
— Слушаюсь, Джон. Но тогда и вы называйте меня Эли.
Джон быстро наклонился к кубку.
— Я вот о чем думаю… Эли, — выжимал он из себя слова, — у меня есть кое-какие сбережения. Думаю, их вполне хватило бы, чтобы корчму перестроить в постоялый двор. И говорю вам, ни один из буянов здесь и не пискнет!
— Я уверена в этом, Джон.
— Это уж точно! — поднял он голову, довольный заслуженной похвалой. — И маленький Питер меня уважает. А как жить мальчишке без отца? То есть… я что… я хотел сказать… — Джон в растерянности начал краснеть.
— Вы хорошо сказали, Джон, — маленькая рука Элеоноры мягко легла на его здоровенную ручищу.
Джону стало тепло и уютно. Может, от горячего грога…
…Спустя несколько дней сэр Демби, коронер двора ее королевского величества, косноязычной судебной латынью составлял, по сути, оправдательный вердикт для верховной палаты канцелярского суда:
«…и названный Ингрем, боясь быть убитым и сидя в вышеописанной позе между рекомыми Николасом Скирсом и Робертом Поули, так что никаким образом не мог уклониться, защищаясь, и ради спасения собственной жизни, когда же и в том же месте схватился с названным Кристофером Марло, чтобы отобрать у последнего упомянутый кинжал; в той схватке этот Ингрем не мог уклониться от названного Кристофера Марло; и так случилось в той схватке, что названный Ингрем, защищая свою жизнь, нанес тогда в том же месте упомянутым кинжалом, длиной в 12 дюймов, названному Кристоферу смертельную рану над левым глазом, вглубь на два дюйма и шириной в один дюйм; от этой смертельной раны вышеупомянутый Кристофер Марло тогда и на том же месте умер».
Вскоре Ингрем Фрайзерс получил высочайшее помилование ее королевского величества и вернулся к своим будничным обязанностям — секретарствовать в Скедбери-Хауз, резиденцию Томаса Уолсингема, племянника сэра Френсиса.
А что произошло с Робертом Поули и Николасом Скирсом? Уже через неделю их выпустили на свободу как непричастных к убийству в корчме «Скрещенные мечи». Первое, что сделала эта ловкая парочка, — направилась в казначейство Тайного совета и потребовала платы.
— С каких это пор, — ехидно спросил клерк, — мы начисляем заработную плату лицам, которые шляются по корчмам и отдыхают по тюрьмам?
— Не мели чепухи! — прикрикнул на него Поули. — А ну, отсчитай нам деньги. Вот, читай! — он ткнул под нос клерку приказ. — Что здесь написано? «В указанное время находились на службе ее величества». За каждый день — шиллинг. Быстро гони кругляшки в наши кармашки!
А над покойным ложь и клевета справляли свой шутовской танец, потому что имели, видать, опытного постановщика. Передавали всякое, для того чтобы через грязный слой слухов, перемешанных со сплетнями, не смогли пробиться и слабые ростки правды. Одни говорили, что он умер на улицах Лондона от чумной эпидемии, другие рассказывали, что вроде бы очумевший от рома Кристофер подрался в кабаке с такими же пьяными повесами, не поделив какую-то юбчонку, мало для них проституток — вон их сколько шляется. Слово за слово, дело дошло до ножей, и вот — пожалуйста! Но хватало и таких, которые в ответ на все это, словно сметая паутину, читали огненные строки из «Тамерлана Великого»:
Тогда в ход пошла тяжелая артиллерия церковников. Была издана «поучительная книжечка» «Видение божьего суда», в которой преподобный Томас Берд доказывал, что смерть негодного еретика Марло — это перст божий и небесная кара. Он писал:
«В атеизме и нечестивости не уступая другим, о ком шла речь, вместе с ними был покаран один из наших соотечественников, оставшийся в памяти многих под именем Марлин, по образованию — ученый, воспитанный с юных лет в университете Кембриджа, но по роду занятий — драмодел и непристойный поэт, который, давая слишком много воли своему разуму и не желая считаться ни с какой уздой, погряз (как и следовало ожидать) в такой крайности и озлоблении, что отрицал бога и сына его Христа, и не только на словах кощунствовал над троицей, но также (как истинно свидетельствуют) писал книги против нее, уверяя, что наш Спаситель — лицемер, а Моисей — фокусник и развратитель народа, что святая Библия — лишь пустопорожние и никчемные сказки, а вся религия — выдумка политиков. И вы посмотрите, какое кольцо господь вдел в ноздри этого пса лающего…»