В этот поздний, по-августовски темный вечер Михаил Громов и еще два комсомольца из добровольной дружины несли охрану общественного порядка на Нижней набережной; там вечерами бывало довольно людно и не всегда благопристойно, особенно вблизи речного вокзала, где до одиннадцати часов успешно перевыполняли план пивной бар, ресторан и даже — чем не культура! — коктейль-холл, заведение, которое местные остряки переименовали в «Ершовку».
Поспешивших на скандальный шум дружинников не так возмутило, как удивило зрелище, представшее их глазам: у мостков, ведущих на дебаркадер, в присутствии многочисленных зрителей мелкорослый и щупловатый на вид, но верткий, как трясогузка, паренек в затертой спецовке ожесточенно наскакивал на молодого человека, который был на голову выше его, да и по фигуре — куда массивнее. За поединком с живейшей заинтересованностью следил коренастый старичок, с лицом гладким и розовым, как у невесты, обрамленным аккуратной бородкой. Он, как рефери на ринге, забегал то с одной, то с другой стороны, изредка выкрикивая одну и ту же, по сути, одобрительно звучащую фразу:
— Ай, как нехорошо, ребятушки! Ай, нехорошо!
К чести многочисленных зрителей, видимо пассажиров с теплохода, нужно сказать, что почти у всех драка вызывала возмущение, а симпатии большинства были на стороне неловко и пассивно оборонявшегося. Об этом можно было судить по возмущенным возгласам:
— Безобразие!
— Он же его изувечит, этот стервец!
— Боже мой, боже мой, где же милиция?
Как водится, не обошлось и без обобщений.
— Вот она — наша хваленая молодежь! — иронически пробасил сам еще не старый, но досрочно посолидневший деятель, облаченный в зеброцветную пижаму и апостольские босоножки.
Когда Михаил без особых усилий утихомирил охваченного бойцовским азартом щуплого паренька, он не без удивления распознал в жертве — на левой скуле пострадавшего красовалась «блямба» — Павлика Пристроева, а в плачущей рядом с Павликом девушке — его партнершу по танцам.
Конечно, доведись, и сам Михаил в разговоре осудил бы такое «оскорбление действием», но в этом конкретном случае первое чувство, которое он испытал, если выразить его словами, прозвучало бы так:
«Ничего, ничего, вперед не будешь задаваться, шаркун ресторанный!»
На пристанском милицейском пункте, куда был доставлен только один из участников драки — Павлик Пристроев отбыл на теплоходе в Москву — и несколько свидетелей, выяснилось, что механик с буровой вышки «Подарочная» (сверх плана был запущен бурильный агрегат) Григорий Николаевич Крутиков учинил драку со студентом Павлом Леонтьевичем Пристроевым из-за того, что тот обозвал его мародером.
— Да, было такое надругательство! — услужливо подтвердил розоволицый старичок.
Причиной же столь неуместного и оскорбительного для рабочего человека слова послужило то, что Крутиков, по его собственному признанию, «подмолачивал на багажишке», чем уже само по себе нарушал какое-то узаконение. А когда он запросил с Павлика за доставку двух чемоданов от автобусной остановки до дебаркадера два рубля…
— Да-а, дороговато, дороговато вы, Крутиков, цените свою добровольную услугу, — сказал, явно красуясь служебной обстоятельностью, на диво подтянутый и обрамленный бачками старшина милиции.
— Они здесь совсем распоясались! — возмущенно воскликнула защищавшая интересы «потерпевшего» подруга Павлика Пристроева, которая, как тут же выяснилось, оказалась дочерью заметного в городке товарища, руководителя «Сельхозтехники» Кузьмы Петровича Добродеева.
И комсомолкой!
И вообще — девушкой, заслуживающей внимания.
Но все это Михаил Громов выяснил значительно позднее, а здесь…
— Ты и сама-то, видать, из-за пятака на рубль копоти напустишь! — презрительно сказал Крутиков, даже не взглянув на свидетельницу.
— Я с нахалом не хочу разговаривать! — тоже не поворачиваясь к собеседнику, отпарировала девушка.
«А девчонка-то с характером», — отметил про себя Михаил.
— Тогда катись отсюда, пока…
— Товарищ Крутиков, — начальственно прервал перепалку старшина. — Попрошу вести себя соответственно!
— Вот именно: как говорится, будьте взаимно вежливы! — кстати припомнил воззвание из парикмахерской старичок.
После того как был оформлен протокол, разошлись свидетели и был отпущен «до выяснения» злостный нарушитель общественного порядка, Катюша Добродеева, доселе державшаяся наступательно, неожиданно проявила малодушие. И когда старшина обратился к ней не без галантности — ведь каждый молодой человек, даже облеченный властью и облаченный в мундир, подвержен чисто мужским слабостям: «А вас, товарищ Добродеева, мы известим особо, — хорошо прозвучало слово «особо», — а пока разрешите пожелать вам спокойной ночи!» — «Благодарю вас!» — тоже благосклонно отозвалась девушка и направилась к выходу. Но на полпути задержалась.