То ли шутливо-успокоительный тон Фонарчука или то непредвиденное обстоятельство, что «женским обществом» оказалась девушка, которую он уже дважды заприметил, но Михаил действительно поостыл. И Яруллу попридержал.
— Да, кстати: ты ведь, кажется, москвич? — спросил Михаила Фонарчук.
— Был. В молодые годы.
— И студент, если не ошибаюсь?
— Тоже — плюсквамперфектум.
— Не лишен!.. Так вот, дорогой перфектум, очень нас заботит Московский институт иностранных языков. Не так меня, как вот Екатерину Кузьминичну.
— Ну еще бы! — сказал Михаил, как показалось Катюше, с насмешливой многозначительностью. И девушка вспылила:
— А почему, собственно, товарищ Фонарчук, вас интересует мнение этого… — Катюша хотела сказать «отставного москвича», но решила смягчить, сказала просто: — молодого человека. А главное — я ни в каком совете не нуждаюсь! И от вас мне нужна только рекомендация.
— Только и всего? — спросил Фонарчук.
— Только и всего! — ответила Катюша.
«А девушка-то с характером!» — как и при предыдущей встрече, отметил про себя Михаил. Причем одобрительно отметил.
Но Фонарчуку такая категоричность Катюши, видимо, не понравилась:
— А вам, товарищ Добродеева, не кажется, что рекомендацию комитета комсомола надо заслужить?
— Благонравным поведением? — спросила Катюша уже вызывающе.
— Это само собой. Но и работа у нас тоже ценится, — сказал Фонарчук. И, видимо решив смягчить требовательно прозвучавшие слова, добавил: — А вот злобиться на нас, дорогая Екатерина Кузьминична, не резон. Как я, так и эти… наши с тобой товарищи желаем тебе только добра.
— Ну, что же… Спасибо и на том.
Почувствовав, что еще немного и ей не сдержать обидных слез, Катюша решительно поднялась со стула и ушла не попрощавшись. И даже дверь за собой не закрыла.
— У нас в Салавате говорят: с голодным бараном не бодайся, с обиженной тещей не спорь! — попытался Ярулла разрядить шуткой возникшую после ухода Катюши неловкость.
— Ничего, ничего, за эту дивчинку можете не беспокоиться: и сама медалистка, и папаша у нее — Кузьма Петрович Добродеев — товарищ настойчивый… А вот вам…
Фонарчук подумал и закончил неожиданно:
— Честно говоря, завидую я вам, хлопцы!
— Интересно, — сказал Ярулла.
— Нашел чему завидовать! — добавил Громов. И, сердито придвинув к столу секретаря стул, сел.
ГЛАВА ПЯТАЯ
Пожалуй, ни в одной рабочей профессии не сказывается так на условиях работы, а значит и на настроении работников, зимой — тридцатиградусный мороз или слепящая глаза вьюжистость, летом — зной или затянувшаяся не на часы, а на дни мокропогодица.
Так и в это утро: сверху назойливо моросящий дождь, под ногами, на разворошенной земле строительной площадки — глинистая слякоть. И ветер какой-то задиристый.
А тут еще к концу подходит последний летний месяц, и если бригада не успеет до наступления холодов подвести объект под крышу…
Словом, противно.
Так что можно было понять Яруллу Уразбаева, сцепившегося с водителем Олегом Шестеркиным, который, как показалось Ярулле, преднамеренно свалил очередную возку кирпича в самую грязь, будто нельзя было спятить самосвал еще на десяток метров.
Нужно сказать, что стычки с Шестеркиным у подсобников происходили и до этого случая, особенно когда кирпич, как и на этот раз доставлялся на строительную площадку не в контейнерах, а навалом. Не так Яруллу, как Михаила сначала удивляла, а потом начала и раздражать довольно обыденная, по сути, картина, когда семитонная груда кирпича обрушивалась со вздыбленного кузова самосвала на землю грохочущей лавиной. Естественно, что получался недопустимо высокий «отход».
«Естественно?!»
— А ты-то чего плачешься? — насмешливо отозвался однажды на досадливое замечание Громова Олег Шестеркин, губастый парень с дьяконским начесом рыжеватых волос. — Или хочешь, чтобы мы по кирпичику тебе выкладывали?
Вообще-то Шестеркин водителем считался неплохим, во всяком случае, почти каждую смену перекрывал суточное задание на две-три ездки. Но главным образом за счет сверхскоростной разгрузки.
— А разве вас, водителей, это не касается?
Михаил указал на вывешенный на видном месте фанерный щит с текстом социалистического обязательства.