А бывает — и к нежелательной развязке привести.
Вот и этот случай. Будь бы денек солнечным, работа неотягощающей, а настроение у Яруллы Уразбаева и Олега Шестеркина приветливым, разве могла бы возникнуть столь оскорбительная для обоих перебранка?
А не приключись скандала, разве очутились бы Михаил Громов и Ярулла Уразбаев в обеденный перерыв вместо столовки в кабинете секретаря райкома комсомола Василия Никитовича Фонарчука?
Ну, а чем, как не благоприятным стечением обстоятельств, можно объяснить также совершенно неожиданную для обоих встречу Михаила и Катюши Добродеевой — встречу, которая, на взгляд того же Фонарчука, да и Яруллы Уразбаева, никак не могла способствовать ни возникновению, ни укреплению взаимной симпатии.
Да и весь дальнейший разворот событий, весьма вероятно, показался бы стороннему наблюдателю противоречащим нормальной житейской логике.
Впрочем, еще в прошлом веке мудро и точно определил девичью психологию великий русский поэт:
А вообще вся история дальнейших взаимоотношений двух парней и одной девушки легко просматривалась между строк двух писем Катюши Добродеевой к Павлику Пристроеву.
Первое письмо начиналось, как начинаются, очевидно, сотни такого рода писем:
«Дорогой Павлик!
Минуло всего три дня, как мы с тобой расстались, а мне кажется — долгие годы прошли!
Скучно, скучно, скучно!
Пусто, пусто, пусто!
Осень, осень, осень — и на деревьях и на душе!
Тебя, конечно, интересует, чем закончилась та препротивная история, которая помешала нам с тобой как следует проститься. К сожалению, пока ничего сообщить не могу. Правда, был составлен протокол, который я подписала и за себя и за тебя, но боюсь, что на этом дело и заглохнет. К такому заключению я пришла потому, что когда возвращалась домой, а время было уже близко к полуночи, и дежурный по милиции — как это ни удивительно, хорошо воспитанный человек — выделил мне провожатого, того самого здоровенного парня с нарукавной повязкой, который пришел тебе на помощь, его фамилия Громов, — так по поведению этого «рыцаря» я поняла, что, поскольку хулиган оказался рабочим, ну, ты сам понимаешь…»
И заканчивалось это письмо тоже как сотни девичьих писем:
«…Как подумаю, что я буду такой одинокой и несчастной еще больше четырех месяцев, — просто кричать хочется. И звать:
— Павлик, милый, приезжай скорее: здесь ждет не дождется тебя твоя волжаночка Китти!»
Кого не порадует такое письмецо!
Но, как известно, все в подлунном мире преходяще. И даже сама луна перестала быть только «небесным светилом».
Так что стоит ли удивляться тому, что от последнего письма, которое Павлик Пристроев получил уже в декабре, на него повеяло истинно зимним холодом.
«Здравствуй, Павел!
Возможно, ты и прав, обижаясь на меня за то, что я так долго не отвечала на два твоих последних письма.
Но, честно говоря, как-то не о чем стало писать.
А повторяться — не хотелось.
Да и времени не находится: я ведь и на будущую осень тоже хочу попытаться поступить в вуз, хотя бы на заочный факультет. А так как для этого, как выяснилось, желателен трудовой стаж, папаша устроил меня библиотекаршей в Дом культуры. Работа скучная, но ничего не поделаешь.
А вообще я согласна с Иваном Сергеевичем Тургеневым: то, во что свято верит человек в молодые годы, часто оказывается призрачностью.
Обидно, конечно, но приходится признать, что наши классики кое о чем рассуждали правильно».
А заканчивалось это последнее послание таким здравым рассуждением:
«Ты пишешь, что, по-видимому, не сумеешь вырваться в Светоград на зимние каникулы. Я бы на твоем месте этим не расстраивалась: ведь, по твоим нее словам, самое важное для тебя — завоевать высокое положение в обществе. И для этого можно многим пожертвовать».
А если еще учесть, что завершало это письмо не «Твоя волжаночка Китти!», а суховатое «Катя» и не было крайне желательной адресату приписки — «целую», то…
Нетрудно догадаться.
И хотя ни в этом, ни в предыдущих письмах Катюша ни словом не обмолвилась, что первое «провожание» ее в темную августовскую ночку «здоровенным парнем с нарукавной повязкой» оказалось далеко не последним, — это можно было приписать исключительно девичьей тактичности.
Тем более не только в произведениях великих поэтов воспета такого рода лирико-драматическая ситуация, а и в народном творчестве: