Правильные слова сказал инструктор райкома Коростин, твердые слова, но…
«Расхититель?.. Тунеядец?.. Взяточник?..»
Какое же из этих унизительных прозвищ его товарищи применят к нему — Петру Андреевичу Скворцову?
Ведь вся его уже долгая жизнь прошла, можно сказать, на людях; работал с мальчишеских лет, комсомольцем ушел на фронт, вернулся партийцем и опять работал…
А что хозяйствишко развернул при станции в полосе отчуждения: огород, как говорится, справный, яблонь и груш свыше двадцати корней, телку выкормил чистопородную, — кому от этого вред? Ведь собственными руками перелопатил, почитай, полгектара земли.
Правда, друг Ананьич не единожды упрекал Скворцова — на словах будто шутливо, а по делу всерьез — за то, что год от году все настойчивее стремился Петр Андреевич пополнить «свои трудовые». Но разве бережливый, пусть и скуповатый даже человек — чужак?
А уж тунеядцем его назвать можно разве что по злобе.
Вот почему в течение всего собрания Скворцову казалось, что разговор идет серьезный и правильный, но не о нем. И не его беспощадно пытается изобличить этот складный, свободно разговаривающий человек, который в сыновья Петру Андреевичу годится.
«Неужели же из-за какого-то паршивого подсвинка допустимо так очернить рабочего человека?»
Как это ни странно, но всем, кто присутствовал в зрительном зале клуба и искоса, словно совестясь, наблюдал за поведением Скворцова, казалось, что его ничуть не беспокоит происходящее. Как сел Петр Андреевич в сторонке — нога на ногу, на колено положил кепку, а поверх кепки крепко сцепил клешнятые пальцы рук, — так и просидел все сорок минут в неподвижности. Чисто истукан!
И слова сказал неподходящие: мужику повиниться бы с открытой душой, а потом заверить на будущее, как полагается в таких случаях, — свои люди ведь его слушали, — так нет: Скворцов даже на сцену не захотел подняться, а просто привстал, тщательно расправил в кулаке кепку — ну, к чему это, спрашивается? — а потом сказал, и даже не сказал, а пробубнил себе под нос, так что не все и расслышали:
— Говорить мне нечего. Да и нет нужды. Полагаю, что подсвинок все единственно перетянет Петра Скворцова: шутка ли, тридцать восемь кил живого весу! Это ведь, если посчитать по себестоимости, больше чем на десятку мог я наказать наш богатеющий совхоз…
Разве не обидно было товарищам Петра Андреевича по партийной организации выслушать такие несправедливые и злые слова!
Так что прав был агроном Кононов, когда сказал во всеуслышание:
— Ну не дурак?
Да и после собрания, на котором большинство коммунистов совхоза проголосовали за его исключение из партии, Скворцов повел себя неладно. И даже, как многим показалось, вызывающе. Прямехонько из клуба он направился к продовольственному ларьку, купил литр «Зубровки», банку мелкого частика в томате и, держа в каждой руке по бутылке, неторопливо прошагал через всю усадьбу совхоза к спуску на реку.
А на другое утро механику насосной станции Скворцову был объявлен выговор за то, что он оставил все службы совхоза без воды.
Есть после этого совесть в человеке?
Домой Петр Андреевич заявился только на следующий день к вечеру. Пришел, видно, издалека, будто и не пьяный, но не в себе. Всю ночь моросил грибной дождь, на улице грязища непролазная, а домовитый хозяин, даже не обшаркав в сенцах о дорожку сапог, прямым ходом направился в горницу.
Вошел, постоял минуту у двери, переводя колюче-настороженный взгляд с отекшего от расстройства лица жены на не по-девичьи посуровевшее лицо дочери, мельком глянул на вскочившего при его появлении со стула Николая Лобастикова и, печатая по полу глиняные следы, прошел в передний угол.
Еще постоял Петр Андреевич, будто вспоминая что-то, затем шлепнул на стол кепку, сердито смахнул со стула ни в чем не повинного кота и сел.
Долго разглаживал ладонью скатерку.
Потом спросил, ни на кого не глядя:
— Чего надумали?
Анна Васильевна испуганно привстала с кушетки, где сидела рядом с дочерью, хотела что-то сказать, но только горестно всхлипнула.
— Мать!.. Сколько можно, — сердито сказала Ариша.
Еще все помолчали.
— Мы-то надумали, не знаю только, как вы, Петр Андреевич, взглянете, — решительно заговорил наконец Николай. — Никакой свадьбы не будет!
— Понятно… Значит, и вы, Николай Семенович?..