— Ух, все-таки споймала вас, сла-те боже. Прямо из головы вылетело: ведь еще вчера вечером наказывал мне… ну, который из обкома прибыл. Интересная такая фамилия…
— Лушпендин?
— Он! Он самый! Не согласится ли, просил узнать, товарищ Недремов возглавить…
— Чего возглавить?
— Вот же память, прямо старушечья! — Нюрка озабоченно заморгала подведенными ресничками. — Какую-то, помнится, комиссию: чи по проверке исполнения, чи…
— Чи, чи!.. А где он сейчас — товарищ Лушпендин?
— В кабинете Васильевича они заседают.
Даже удивительно, как приятное известие может не только повлиять на настроение, но и внешность человека изменить.
Буквально за какую-то минуту на глазах у Нюрки просто лет на десять помолодел Данила Данилович: и ростом как будто стал повыше, и плечи расправились, и ликом посветлел.
Однако на словах выказал не то чтобы недовольство, а… претензию, что ли…
— Так я и знал! Неужели же, товарищ Торчкова, у вас во всем исполкоме не нашлось человека, чтобы… возглавить?
— Человеки-то есть, только… ить не каждому можно доверить.
— Ясно!
А что — ясно?
Впрочем, разве могут такие, как Нюрка или обидевшая Данилу Даниловича штукатурщица, понять, что значит для человека, посвятившего десятки лет своей жизни общественно полезной деятельности, вдруг ощутить себя, что называется, «не у дел».
Конечно, каждого пенсионера радуют слова — «старикам везде у нас почет», но ведь старик старику — рознь, и жить на одном почете иному старичку скучновато!
Эх-хе-хе…
ИВАН ДЕРЮГИН НЕ ОБМАНЕТ!
До последнего момента все шло нормально. Бомбардировщик лег на боевой курс, в шлемофонах прозвучал голос штурмана Сальникова: «Так держать!» И сразу голос командира корабля майора Буштуева: «Стрелкам усилить наблюдение за воздухом!»
Затем потянулись — именно потянулись! — томительные секунды, когда память с фотографической точностью запечатлевала все, что видел глаз. Внизу, на темной земле, — крохотные строения крупного железнодорожного узла с паутинкой путей и прилежащие к вокзалу кварталы домов, выхваченные из темноты светом «сабов»[1], которые мастерски развесил над целью головной бомбардировщик. В окрестностях узла то тут, то там вспыхивали фары прожекторов и — словно огненные брызги — мигали выстрелы зениток. А в воздухе многочисленные, беспорядочные разрывы снарядов, посылаемых зенитчиками почти наугад: попробуй разгляди в ночном небе, где он гудит, четырехмоторный бомбардировщик, и на какой высоте проходит над городом.
Герою нашего рассказа, хвостовому стрелку Ивану Дерюгину, цель была пока что не видна; потому что его боевой пост находится под стабилизатором и в течение всего полета он сидит в своей тесной кабинке спиной к движению, а видимость у него ограничена прозрачной полусферой. Такое положение Дерюгина и дало повод одному из стрелков-подшассийников, безответственному трепачу Яшке Туликову, сегодня перед вылетом высказать в адрес Дерюгина такую соленую шуточку: «Ты, Ваня, как перекормленный мерин — из-под хвоста обстрел ведешь!»
Глупая шутка! Ведь почти всегда истребитель норовит подобраться к бомбардировщику сзади: тут-то Иван Дерюгин и встретит «мистера» разноцветной очередью снарядов из «авиационной крупнокалиберной».
Были такие случаи?
Были!
Вот и сейчас. Если бы тот же Яшка Туликов сумел заглянуть под шлем-маску и увидел, какой непреклонной решимостью преисполнено обычно благодушное лицо сержанта Ивана Дерюгина, — язык не повернулся бы сказать такие слова.
Корабль слегка дрогнул: это открылись бомболюки. Затем в наушниках прозвучала последняя команда штурмана: «Внимание на цель. Бросаю бомбы!»
Порядок! Сейчас бомбардировщик содрогнется сильнее и даже чуть взмоет вверх, освободившись от «Анны Андреевны» — так по имени тучной и горластой заведующей летной столовки Яшка Туликов прозвал трехтонную бомбу. А затем…
Именно в эти последние секунды атаки экипаж бомбардировщика ослепил луч мощного прожектора, «схвативший» корабль.
Если бы бомба была уже сброшена, летчикам, возможно, удалось бы снова ускользнуть в спасительную темноту. Но сейчас свернуть с курса хоть на градус — значит сорвать боевое задание.
«Так держать!»
А когда разрушительный груз ушел по назначению, бомбардировщик был уже высвечен вперекрест лучами нескольких прожекторов и вражеские зенитчики открыли по нему прицельный огонь из многих стволов.
У командира корабля — огромного, на диво могучего и невозмутимого полярника Николая Ивановича Буштуева — была любимая приговорка: «На земле-то на меня и теща наскакивает, поскольку там у меня всего одна лошадиная силушка и пистолет. Зато в воздухе — несколько тысяч лошадиных сил нашего брата обслуживают, а охраняют — две пушки и четыре спаренных пулемета. Попробуй сунься!»