— Конечно, перегонишь, — согласилась она. — Я тебе все расскажу и объясню. Ты сможешь… Значит, ты уйдешь с этой работы?
— Да. Я не могу рубить одну и ту же голову гидре, зная, что на месте каждой отрубленной вырастают семь новых. Ее нужно убивать в сердце, а не бесконечно оправдываться за свои неудачи. А сердце ее называется — Система. Сажать одних ворующих от голода и нищеты бедолаг я не могу. Это не преступность. Это беда. Преступность в другом месте. В красивых, просторных кабинетах, развалившаяся в кожаных креслах в окружении телефонов с гербом на корпусе. Да, я ухожу.
— Ты не пожалеешь, — сказала она. — У нас все будет хорошо… Ведь все будет хорошо, правда?
— Правда. Все будет хорошо. Я доведу до конца последнее дело и уйду. Я не буду рассказывать тебе всего, но если я сумею довести это дело до конца, то я получу полное право уйти и не стыдиться своего ухода.
— Это опасно?
— Нет, — улыбнулся он. — Мне эта мерзость не страшна. Это лишь одно мерзопакостное и скользкое щупальце Системы. Мы сумеем его обрубить. А потом я уйду. И ты будешь мне наградой, — он поцеловал ее. — Будешь?
— Буду, — согласилась она. — Только будь все же осторожен. Заклинаю — будь осторожен. Я люблю тебя и боюсь за тебя. Ты мне очень нужен. Очень.
— Света!
Девушка испуганно оглянулась и, узнав Ракитина, досадливо закусила губу.
— Что вам надо? Что вы хотите от меня? Я не стану разговаривать с вами.
— Станешь, — жестко сказал Ракитин и, вынув из кармана листок с ориентировкой и фотографией, показал девушке. — Вот это — Тоня Гусева. Она пропала в сентябре прошлого года. Ей было двенадцать лет. Всего двенадцать. Ее замучили. Замучил подонок, поставляющий видеокассеты твоим боссам. Он убил ее, и неизвестно, сколько он убьет еще. Смерть таких, как она, приносит деньги твоим боссам и наслаждение этому подонку. Видишь ее? Совсем маленькая девчонка…
— Послушайте… Я ничего не знаю. Я выполняю только свою работу — и не больше. Это моя жизнь, и я распоряжаюсь ею сама. За свои грехи я отвечу, но за чужие не надо меня терзать и преследовать. Я никогда не встречалась с этим типом. Я даже почти не слышала о нем.
— Вот мне и надо это «почти», — сказал Ракитин. — Все. Любые, даже самые незначительные и неприметные детали.
— Я ничего не знаю.
— Не можешь не знать. Сергей Духович жил с тобой. Эта работа была непосильна даже для него, а стало быть, он хоть как-то, хоть в чем-то давал выход своему ужасу. И учти, что это он оставил своеобразное сообщение и про сорвавшегося с цепи садиста, и про твоих боссов, которые воплощают в жизнь его мечты. Как бы там ни было, каким бы человеком ни был Духович, но в последние дни жизни он понял, что это нужно остановить. Может быть, это была месть за предвиденную и ожидаемую смерть, не знаю. Но кассету он оставил. Это была его последняя воля. И ты поможешь ее осуществить. Ты жила с ним, значит, он не был тебе безразличен. А они убили его. И втаптывают в грязь тебя.
— Все равно, — глухо сказала она. — Мне уже все равно. Может быть, это лучше, чем мыть полы в какой-нибудь загаженной больнице или за одну и ту же зарплату работать секретаршей и ложиться под потного толстобрюхого шефа… Так я хоть четко знаю, что делаю, сколько получаю за это и чем рискую.
— А я и не стараюсь вернуть тебя на путь праведный, — сказал Ракитин. — Тебе жить, и тебе выбирать. Но это — другое. Ты понимаешь, что сейчас, в этот самый момент этот подонок может делать? Представь. А ты своим молчанием помогаешь ему. И ты сама понимаешь это.
— Оставьте меня в покое!
— Вспомни, Света, — попросил Ракитин. — Пожалуйста, вспомни. Я не прошу тебя давать показания и что-то подписывать. Просто помоги. Ну же, Света!
— Сергей ничего не говорил, — сказала она тихо. — Только один раз. Он пил… Страшно пил. Поэтому мы и разошлись. Его было не остановить, не удержать от этого безумства. Он напивался в стельку, до бесчувствия. Один раз он закричал во сне, и когда я его спросила, что с ним, он так нехорошо рассмеялся и сказал: «Скоро и меня так же… Это безнадежно и неотвратимо… Мне каждую ночь снится, что он гонится за мной на своем отвратительном, вонючем желто-грязном грузовике и хохочет. Кабина вся желтая, в бурых, кровавых пятнах, а в кузове…» Потом он замолчал, и больше мне ничего не удалось из него вытянуть. Он стал как больной, словно в бреду. Не жил, а бился в приступах, и только водкой глушил в себе все это. Я так поняла, что он работает с кем-то очень страшным. Он боялся этого человека. До смерти боялся. А ведь он был очень сильным… Больше я ничего не знаю. Он так неожиданно исчез. Я пыталась искать его, но…
— Грузовик? — задумался Ракитин. — Желтая кабина, а в кузове… Да, это похоже на правду. Очень похоже.
— Больше я ничего не знаю, — сказала она с надрывом. — Оставьте меня… Оставьте в покое!
— Спасибо тебе, Света, — сказал Ракитин. — Ты помогла нам. Спасибо тебе.
Он повернулся и пошел прочь. Девушка с тревогой смотрела ему вслед до тех пор, пока он не скрылся за углом. Тогда она с облегчением вздохнула, обернулась… и едва не застонала от ужаса: в двух шагах от нее, недобро улыбаясь, стоял горбун и нервно потирал квадратные ладошки.
— Наговорилась? — ласковым голосом спросил он. — Все, что знала, рассказала? Говорливость на тебя напала?
Оцепенев от страха, она смотрела на него широко раскрытыми глазами, не в силах ни бежать, ни оправдываться.
— Что ж ты молчишь? — притворно удивился горбун. — Ты же говорить хотела? С ментами говоришь, а со мной не хочешь? Я тебя о чем предупреждал, стерву?! — зашипел он, хватая ее за локоть. — Я ведь предупреждал тебя, гадину! Ну, теперь пеняй на себя! В машину, быстро!
Повинуясь взмаху его руки, к краю тротуара подкатила темно-красная «восьмерка». Сидевшие на заднем сиденье крепкие, коротко стриженые парни в спортивных костюмах и кожаных куртках многозначительно заулыбались, распахивая дверцу салона.
— Нет, не надо, — прошептала она. — Пожалуйста, не надо!
— В машину! — прикрикнул горбун, заталкивая ее в салон. — Держите ее там. Пикнет или вздумает фортель какой выкинуть — шею ломайте! Ты поняла, коза? Только вздумай брыкаться! Дел натворила, теперь сама и исправлять будешь, — он сел на переднее сиденье, рядом с водителем, и скомандовал: — Поехали! Ко мне. Нужно успеть сделать пару звонков. Может быть, мы еще успеем…
Он положил трубку на рычаг и склонился над разложенной на столе картой.
— Ну вот, теперь мы кое-что о тебе знаем, — пробормотал он. — И будем знать еще больше. Мы найдем тебя… Мы поднимем людей и будем гнать тебя, как тигра-людоеда. Только в отличие от него тебя мы не пристрелим. Мы посадим тебя в банку, как паука, и будем показывать людям. И они будут испытывать отвращение и ужас. Только это будет другой ужас. Не тот, которого добиваешься ты. Этот ужас будет отталкивать людей от всего, что ты любишь, они будут бояться походить на тебя… Значит, грузовая машина. Да. Скорее всего — да. ГИБДД редко останавливает такие машины. На выезде из города только, да и то не особо усердствуя, если машина загружена отходами. Это удобно для тебя, безопасно. И есть куда спрятать жертву. Нужно будет проверить мусоросборники. А что это за промышленная зона неподалеку? Наверняка там есть заводы. А на заводах есть отходы. Нужно будет и это проверить. Ты попадешься, подонок… Обязательно попадешься! Ты был связан с кинематографом или телевидением, ты работаешь на грузовой машине, ты психически болен и, по всей видимости, имеешь хорошее образование. Это уже много. Этого вполне достаточно для того, чтобы…
Телефонный звонок прервал его размышления. Ракитин взглянул на часы и снял трубку.
— Слушаю.
— Игорь Владимирович, это Света. Пономарева Света, — услышал он тихий, сломанный голос. — Я хотела передать вам кое-что…