— Все равно они с р у б л е н н ы е!
Тут не выдержал Петух:
— Голубенькая погибла! Го-лу-бень-кая! Очень ценная! И в роще! Ты что, не слышала?
Баркина дернулась:
— Не глухая! Могу повторить, — и затараторила: — Родина — Северная Америка, приживается в наших условиях трудно, до десяти лет. Лучше других хвойных переносит засуху и задымленность воздуха, крона пирамидальная, голубоватая… Ну и что? А если у человека безвыходное положение было?
— Какое еще безвыходное? — держусь из последних сил, чтобы не взорваться.
— Не успел купить: в командировке был или болел. По-твоему, он должен без елки оставаться?..
— А по-твоему, надо в роще голубенькую рубить?!
— Тулупчиков, вспомни, не человек для природы существует, а наоборот!
На что я закаленный и то растерялся от такой наглости. А ей мало! Закидывает косу за плечо и брякает:
— Нет, Лаптев, тебе жалко потому, что сам елку выращивал. А срубили бы другую, так бы не волновался. Неправда, скажешь?
На Дюшу после этих слов страшно было смотреть. Голову опустил, как обвиняемый, еще чуть — и слезы брызнут. Ну, вообще!..
И вдруг Татьяна Ивановна (и когда она вошла?) тихим учительским голосом говорит:
— В нашей роще, Марина, каждое дерево посажено человеческими руками. Первые семена привез из Казани сюда, в Сибирь, замечательный русский ученый Порфирий Никитич Крылов. Вез два месяца на лошадях, за тысячи километров! Это было сто лет назад. А потом другие люди, его ученики, помощники, продолжили дело: ухаживали за рощей, спасали от болезней, от морозов… Даже во время войны, когда не хватало тепла, света, когда истопили все заборы, в роще не срубили ни одного дерева. Понимаешь меня, девочка?
А девочке — хоть бы хны! Хлопает своими черными ресницами-опахалами — и точка.
— И я рада… — голос у Татьяны Ивановны почему-то вздрогнул, — я рада, что вы, ребята, приняли так близко к сердцу эту беду.
Нормально сказала Татьяна Ивановна! Меня даже немного пробрало.
Дюша приободрился тоже.
— Мы решили, мама, найти преступника и сдать его в милицию.
Баркиной снова неймется:
— А преступник вам случайно адрес не оставил?
Тут уж я ее срезал:
— Представь, оставил!
Люблю такие неожиданности устраивать. Вид у всех был… будто я с того света явился!
А я продолжаю невозмутимо:
— Человек выше среднего роста, обут в пимы, подшитые причем. Вооружен топором. Возможно, имел небольшой чемодан или сумку, чтобы спрятать орудие преступления. Вошел в рощу через главный вход, а уходил, скорей всего, через лазейку возле остановки. Однако, не исключаю, что преступник — житель Терема.
Баркина так и вскинулась:
— Нашего?!
Теперь я на нее — ноль внимания и килограмм презрения. Продолжаю как ни в чем не бывало:
— Поясняю почему: следы ведут к тропинке, которая соединяет Терем с лазейкой. Тропа утоптана, и поэтому ничего определенного сказать нельзя пока. — Мне даже самому понравилось, как я выступал. А пацаны все еще не пришли в себя: молчат и меня глазами поедают.
— Вот рисунок следа, вот план передвижения преступника, — говорю и выкладываю на стол перед Профессором одно за другим доказательства. — А это — щепка, обнаруженная на месте порубки, и метелка голубой ели. То и другое нашел Михаил Ягодкин.
Тут все повскакали с мест, сгрудились вокруг стола и стали разглядывать вещдоки. А Дюха подошел, пожал нам с Мишкой руки и сказал:
— Благодарю. От имени отряда.»
«Тут я, видно, совершенно обалдел и ляпнул: „Ты — мой крест“».
Сообщение Тулупчикова сразу изменило обстановку: кончились пустые разговоры и началось обсуждение конкретных предложений, кого искать, как, где.
Операции было присвоено кодовое название «Голубая ель», руководителем выбрали Андрея Лаптева, командира «зеленых». Ему же поручили вести дневник, «Дело», где каждый участник операции имел право записать свое личное наблюдение или «особое мнение». На этом настоял Лаптев-младший. «А то будете нас затирать, я знаю!» — сказал он и тут же внес предложение назначить его, Петра Петровича Лаптева, командиром оперативной группы, которая будет ходить по квартирам и разыскивать ель.
Как ни странно, кандидатуру Петьки утвердили единогласно.
Командиром группы расследования был назначен Тулупчиков, а третьей — «дипломатической» — Андрей Лаптев. Он мог по мере необходимости привлекать к выполнению своих поручений любого члена первых двух групп.
Татьяна Ивановна от себя и от имени Петра Сергеевича сказала, что они по мере сил и возможностей согласны помогать: быть диспетчерами и принимать донесения по телефону и лично.
Одна Марина не участвовала ни в обсуждении, ни в голосовании. Она стояла у балконной двери и неотрывно смотрела, как редкие снежинки, лениво кружась, приближались к стеклу и, не в силах удержаться на его гладкой поверхности, срывались вниз.
Из дневника Андрея Лаптева:
«Когда все разошлись совещаться по группам, я подошел к Марине.
— Они ушли?
— А что?
— Сыщик противный! Воображает себя комиссаром Мегрэ, а разговаривать с людьми не научился!
Я стал защищать Игоря, но еще больше ожесточил Марину.
— Никто ж из вас не верит, что можно найти эту несчастную елку! Может, только ты… Я правду сказала, а в меня оскорбления бросают! — Она стояла, отвернувшись, и говорила негромко, и я сразу не разобрался в ее душевном состоянии. Заметил только, что голос у нее какой-то пасмурный, но особого значения не придал.
— И Татьяна Ивановна тоже!.. Воспитывать начала! Так я и поверила, что кто-то работал в роще бесплатно. Особенно в царское время! Да что, этот ученый был наивняк вкалывать на помещиков и купцов за спасибо? Смех!..
— Крылов не для купцов рощу закладывал…
— Для нас, скажешь?.. Да он и знать про нас не мог! Сто лет назад!.. Дурачок ты, Лаптев. И тогда и сейчас в роще есть специальные служащие, которые обязаны за ней ухаживать и охранять. Мне папа говорил. Они зарплату получают, вот с них и надо спрашивать! Оштрафовать раз, лучше бы стерегли!..
Когда я — с Мариной, то почему-то теряюсь и не могу сразу найти убедительные слова. И тут тоже…
— И зачем я только сюда пришла?.. — она немного повернулась, и я увидел, что у нее ресницы мокрые и слиплись стрелками. Вот почему у нее голос пасмурный: она плакала! Довели!.. Я был готов убить и себя, и Тулупчикова в придачу!
— Маринка, прости нас…
— Зачем извиняться? Я плохая, вы все хорошие, друзья зеленого друга… Да я в жизни ни одной ветки не сломала!
— Хочешь ко мне в группу? — мне показалось, что Марина колеблется. — Ты могла бы здорово нам помочь!.. У тебя мама — диктор на телевидении!
Она посмотрела на меня удивленно.
— Ирина Петровна могла бы сделать объявление: мол, срубили голубую ель. Всех, кто знает об этом что-нибудь, просим сообщить. Указать наш адрес и телефон.
Марина засмеялась. Она очень красиво смеется, как артистка. Голову назад откинет и — „ха-ха-ха“, будто горох рассыпается. Никто больше так не умеет.
— Чудак ты, Лаптев!.. Знаешь, сколько телевизионная минута стоит?
Я растерялся: откуда же?
— Почти восемнадцать рэ! Да и кто разрешит частное объявление передавать?.. Ну, смех!
— Почему — частное? — мне стало обидно. — Ведь роща — общая, гордость, можно сказать, города. Во всей Сибири такой больше нет.
— А почему ты на вечере не был? — неожиданно спросила Марина. Она по-прежнему смотрела в окно, а по голосу я не мог понять, просто так она спросила или не просто?
На вечер меня не пустила мама, из-за горла. Не мог же я об этом ей сказать! И глупо молчал…
— А я ждала…
У меня пол зашатался под ногами! Какую власть имеют над нами женщины! Скажи она сейчас: „Разбей стекло“, — я бы разбил. Но Марина попросила о другом: