На глаза Кочегарова навернулись слезы. Сабуров мучительно пытался понять старика, ухватить хотя бы зернышко истины из его бессвязного рассказа. И откуда, спрашивается, такая уверенность, что Колядин пропал по вине Соколовского?
— Вы успокойтесь, Степан Аверьянович, — проговорил Сабуров. — Жалко Валета, конечно. Понимаю… Но при чем тут Соколовский? Вы же сами видели — погиб он. А тут — на тебе, воскрес.
— Не знаю… Не знаю… — Старик качнул головой, уставился в потолок, слеза из угла глаза скатилась по жесткой морщинистой щеке на подушку. — А только он был у меня. «Подыхаешь? — говорит. — Ну и ладно. Мешать не буду». Чай выдул, шаром огненным за порог выкатился…
«Чай. Проверить», — отметил про себя Сабуров и решил не возражать, согласиться со стариком.
— Что ж, возможно, вы и правы. Каких чудес не бывает на свете. Возможно, и воскрес Соколовский…
— Возьмите, — дрожащими пальцами Кочегаров расстегнул ремешок на левой руке и протянул Сабурову золотые часы. — Не за что мне. Коли Ванька жив — не за что…
Сабуров взял часы, наклонился к Кочегарову:
— Степан Аверьянович, дорогой, но где-то же должен он прятаться, Иван Соколовский? Если жив-то, а? Не в облаках же?..
— Он, Ванька, меня даже, старого дурака, обвел. Здесь уж, в больнице, сообразил я, что ходит он там, в тайге, мерзавец, в медвежьих лаптях, штоб, значит, за шатуна сойти. А што такое шатун?!
И Сабурову пришлось выслушать подробный рассказ Кочегарова, что такое шатун в тайге.
Закончил свою излюбленную речь старик такой фразой:
— Ты о Богачевых слыхал?
Сабуров кивнул.
— Ну дак вот: Богачев мог тигра поймать, а уж ша-туна-«лапотника» еще сроду у нас никто не ловил и не поймает. Даже Ромка Соколовский против него — щенок!..
Удовлетворенный вниманием своего собеседника, Кочегаров продолжал:
— Поначалу я и подумал: трещали Васькины кости в медвежьих лапах… Вашего товарища послал туда-сюда, а сам — круг у пропасти сделал. Што за притча? Коли б шатун-то был — он от Васьки хучь бы рваные портки оставил али б шапку, опять же — оружию всю в щепки б размолотил да и бросил. Так? А оружия я не видал, тряпок — тоже. Где все, а? В Тай-менке, да? Кукиш с маслом. Пошто зверю все в реку бросать, коли он голодный, как Иисус Христос после пустыни? Для шатуна наш Васька — што смоковница для сына божия…
Кочегаров шумно вздохнул, в груди его что-то заклокотало, загудело, как в дозревшем самоваре, и он закашлялся долгим, тяжелым кашлем. В дверях появился врач, попросил больного лечь и дал ему таблетку и стакан воды.
Кочегаров выпил воду, посмотрел на дно пустого стакана, ухмыльнулся и сказал:
— А покрепче у вас ничего нет? Эх, хороша была жженка!..
Он с таким аппетитом сказал об этом, зажмурив свои выцветшие от времени глаза, что и Сабуров, и врач невольно улыбнулись.
— Нельзя вам, Степан Аверьянович! — сказал врач.
— У вас все нельзя! — возразил больной. — Курить нельзя, выпить нельзя… Нет уж — мне сичас все можно, отыгрался! Восьмой десяток заканчиваю… А што за жисть, коли все — нельзя?
— Так значит, это был не шатун? — напомнил ему Сабуров.
— Погодь, не лезь поперед батьки в пекло, — отмахнулся Кочегаров. — Доктор, ты вот меня известкой кормишь, — обратился он к уходящему врачу. — А што в ей проку? Стены белить, а я тебе не хата! Вот сбегу от вас и мигом на ноги встану. Первое — дубовой корой глотку прополощу, конешно, с медовухой… Второе — с дикого перцу взварчик, а третье — есть у меня пантишек немного, хватит! И женьшень я знаю где… Растет, милый! Коли Васька живой — и его поправлю, мне для него ничего не жалко.
— Вот вы и расскажите о нем, — снова навел его на прежний разговор Сабуров.
— Васька беспременно у Ваньки! — уверенно продолжал Кочегаров, будто и не отвлекался от своего рассказа в сторону.
— Почему вы так думаете?
— Ох, дотошный ты человек! Даже поговорить с тобой вдоволь не удается, — буркнул больной. — Вот ваш товаришок — ужасть какой был вежливый. Слушает, ума набирается. Хороший, хороший с него человек выйдет.
Сабуров промолчал.
— Колодина та — Ванькина работа, — продолжал пчеловод. — Так их настораживают, да сичас уж и некому, кроме меня да Васьки, настораживать. Мне-то ни к чему: сосновские так их ставили в старину. Их на следу, где место узкое, делают… А теперь возьми в рассуждение — если не я, не Васька, то кто? Ванька. Он, варнак! А ишо: в валежине нож воткнутый? Это што? Игрушка? Нет, это тоже на перелазе ставится, только на кабана. И он там дохлый лежит по сю пору, коли его Ванька уже не сожрал!