— А не может быть, чтобы в медвежьих «лаптях», как вы говорите, лазутчик из-за границы прошел? — спросил Сабуров. — Бывает же…
— Никак невозможно! — горячо возразил больной. — Коли б был шпиен, рази б ему надобно было колодины и ножи ставить, а? Он бы ноги подхватил да чесал бы до железной линии, што лось пуганый…
«Верно! Верно, — думал Сабуров. — Старик абсолютно прав». Вслух он сказал комплимент:
— Вам бы, Степан Аверьянович, в угрозыске работать!
— А што? — принял серьезно Кочегаров реплику. — Я ить тоже не лыком шит: всю войну в охране на линии работал. И того самого Ваньку привел в участок, как свинью во двор.
На лице его выразилась важность и сознание собственного достоинства.
— Как, по-вашему, Степан Аверьянович, жив сейчас Колядин… или?
— Этого я сказать не могу. От Ваньки все можно ожидать. Он и отца родного не пожалеет, если тот ему на пути встанет. Што ты — зверь!..
Сабуров помрачнел. Однако тут же решил, что Касьянова надо ориентировать на то, что егерь все-таки жив.
Он не мог сам себе объяснить, почему, но интуиция подсказывала ему, что его фронтовой друг жив. Хотя, может быть, зная его давно, он просто не мог представить его себе мертвым. Конечно, одного Соколовского брать будет проще, но, но…
И он наконец задал свой последний вопрос, ради которого пришел сюда:
— Степан Аверьянович, где может находиться землянка Соколовского?
Кочегаров нахмурился и долго молчал. Потом внимательно посмотрел на Сабурова, спросил:
— Ты знаешь, где моя «левая» пасека находится?
Сабуров отрицательно покачал головой.
— Как — не знаешь? — искренне удивился пчеловод. — Так выходит… Ах, чертов сын, да ты ж меня!..
Сабуров улыбнулся и убедительно, быстро доказал ему, что ни о какой «его пасеке» ни он, Сабуров, ни Касьянов и знать не знали. И не узнали бы, может быть, если бы Кочегарову «меда было не жалко»!
— Старею, да… — уныло согласился с ним пасечник. — Это все болезнь проклятая, да еще таблетки эти из извести разум-то мне отбили. Ах ты боже мой!.. Ну да все одно — не жалко!
— Вы, Степан Аверьянович, не волнуйтесь, — сказал ему серьезно Сабуров. — Мы уже теперь во всем этом меду разобрались.
— Ну и ладно, — сказал пасечник. — Только учтите — я сам, как на духу, все признал!..
— Учтем, Степан Аверьянович, учтем! — говорил Сабуров, улыбаясь. Ему нравился этот, хоть и не в меру разговорчивый, но в общем-то добрый и хороший человек. Он понимал: Кочегаров будет ему еще не раз полезен, у него громадный таежный опыт, а это в настоящем деле было очень важно.
— Я покуда тут лежал, — перебил его мысли пасечник, — много всякого передумал. Башка ишо варит — слава богу! И вот слухай меня, как сова мышь… Конешно, лучше было б тебе, знай ты мою пасеку. Ну да ты все, што скажу, разобъясни опосля своему товарищу. И поимей в виду, што ежели Ванька оттоль уж не удрал — то там он.
— Где?!
— В урочище, у самого верха ущелья, есть водопад. А там, значит, Тайменка гудит, ревет, как медведь во время гона. И перейти там на другую сторону нет никакой возможности, хучь и зимой: не замерзает, подлая. А есть там посередь ее, вроде как палец дьявола, скала. И никто на той вершине ее отродясь не бывал: не пройтить, Вода сшибает, да нечего там наверху и делать трудовому человеку. Это сичас альперисты лазят без дела на гору, а нам и так есть где ноги бить… И растет-то там один захудалый кедровин да ишо всякие бесполезные кустики. Чего там делать, спрашивается? Голову зазря о камни разбивать али воды тайменской нахлебаться заместо медовухи?
Сабуров не пропускал ни одного слова, припоминая вычерченный Касьяновым план той местности, где старший уполномоченный ходил по следу шатуна вместе с Кочегаровым. Приметы совпадали, пасечник говорил правду.
— Но почему, интересно, вы считаете, что Соколовский именно там, а не в другом месте? — спросил Сабуров.
— Больше ему нигде не схорониться, — убежденно ответил пасечник. — Поимей в виду, он не захотел жить в старой землянке, которую мы с твоим товарищем нашли. Почему? Потому — хучь и я ее нашел случайно, без следа того — и не приметил бы, но однако ж — приметил. И другой мог приметить. А когда медведь роет берлогу на заметном месте? Когда он ничего не боится. А Ваньке, коль он сбежал, есть чего бояться! Это факт. И дальше — медведь, коли хочешь, к своей берлоге иной раз задом пятится, штоб след спутать. Но ить то-медведь! А рази Ванька — медведь? Он ото всех зверей хорониться учился, его за пятиалтынный не купишь. Нет. То-то и оно. А медведь…