Сабуров, боясь, что Кочегаров снова пустится в рассказ о повадках медведей и прочей таежной живности, вдруг сказал с нарочитой уверенностью:
— Не верю я, чтобы Соколовский туда забрался, на этот, как вы говорите, дьяволов палец.
— Во-во! — охотно подхватил Кочегаров. — И я поначалу думал: на кой черт ему это место? Однако ты меня не перебивай — я постарше тебя… — возразил он с видимым неудовольствием. — Молодой ты меня еще учить!..
Сабуров постарался не улыбнуться.
— Теперь вот. Ванька-то ко мне приходил! А раз он у меня был, то и шастает, значит, где-то недалече. По зимней тропе много не набегаешь! Где? Только там — больше негде.
— Нет, не думаю, — возразил ему Сабуров, чтобы убедиться в уверенности старика.
— Еще слушай. Когда Ромка Соколовский жил тут — гореть ему в аду, коли уж помер, — то он награбленное золотишко, да корешки женьшеня, да всякое такое добро куда прятал? Уж мы-то за ним как ни следили, а на-ко — выкуси! А раз, когда мы все-таки с Сенькой ему в хвост увязались — чуть обоих не порешил. Где это было? А вот где…
Сабуров подал ему свой блокнот. Подрагивающей от слабости рукой Кочегаров зажал карандаш, и на бумаге стали вырисовываться горы, водопад, Тайменка, «дьяволов палец», кедр, где в прошлый раз он стоял вместе с Касьяновым, ущелье, расселина, даже опад-ная колодина, похоронившая Валета.
Наконец пасечник в самом узком месте, против водопада, решительно поставил крестик и сказал:
— Тут.
— Что тут?
— Переход на палец.
— А если…
— Роман тут от нас тогда пропал, как утонул.
— Не понимаю. Почему именно тут?
— Где вам понять! — с досадой буркнул больной и попросил позвать врача.
Сабуров подумал, что ему стало плохо, но не уходил, заинтригованный крестом на бумаге. Врач появился, но без лекарств.
— Подай-ка мне еще стакан твоей жженки, — потребовал больной, словно он здесь был хозяин.
— Какой… жженки? — удивился врач.
— Воды, говорю, стакан подай, воды, — повторил раздраженно Кочегаров. — Жженки!.. Дождешься от вас жженки, как же…
Через минуту пасечник держал в руках стакан чистой воды и лукаво смотрел на Сабурова. Предвкушая эффект, старик картинно отвел в сторону руку со стаканом и предупредил:
— Смотри, как эта больничная жженка литься будет…
И с этими словами наклонил стакан на прямой угол и вылил всю воду на пол.
— Чудите вы что-то, Степан Аверьянович, — не сдержался Сабуров, разглядывая лужу под кроватью и ничего не понимая.
— Видал, значит, как вода текла? Вот так она и с водопадного уступа тикет. А то и разница, што по сторонам у нее вроде пыль да туман, а внутре — под уступом-то — человек может проскочить. Понял?
— Понял, Степан Аверьянович, понял! — обрадовался Сабуров. — Спасибо, от души спасибо!
Кочегаров важно замолчал, отворотив заросшее рыжей щетиной лицо к окну.
— Спасибо… — вдруг сказал он. — Коли б мы тогда с Сенькой поумней были, видал бы Роман свою хоромину пустой. Да и я прошлый раз-то до того места спустился, а там опять — ни следа, ни горизонту. Тут уж от безделья дошел я до Романовского секрета. И коли б не Васька — ни в жисть бы тебе о том лазе не сказал. Вот тебе и спасибо!
Левое око старика задергалось, по телу прошла судорога, он вытянулся, тяжело дыша, — забылся ли вдруг, заснул. В палату неслышно вошел врач со шприцем.
Сабуров осторожно положил золотые часы под угол подушки, поднялся, скрипнув стулом.
Кочегаров открыл глаза.
— Там, — сказал он, глядя на него вполне осмысленно. — Там прежде всего ищите. И Васька должен там быть…
Сабуров пожал ему руку и стремительно вышел из палаты.
ВСТРЕЧА «ДРУЗЕЙ»
Снег падал без ветра, в тишине. Влажный и теплый, он ложился ровно на сучки, на широкие лапы елей и кедров и даже на тонких веточках берез повисал причудливой кухтой. Вся тайга переменила облик. Конусные сопки казались огромными сугробами снега: кухта как бы скрыла просветы между деревьями, и все стало кругом бело. Ни единый звук не тревожил царственной, все подавляющей тишины. Звери, застигнутые снегопадом, дремали в своих логовах, гайнах, берлогах, норах и дуплах. Ни единого следа вокруг, словно непогода похоронила навеки все живое в тайге. Даже после того как солнце наконец выглянуло из-за туч, зверь еще «отлеживался», ослепленный белизной снега.
Не торопился и Василий Никифорович. Щурясь от солнца, смотрел на зимнее богатство и радовался: много снега зимой — много меда летом. На второй день, как установилась ясная погода и южный ветер бойко сбил со старых лип и берез кухту, егерь решал: пора ли приниматься за дело?