Соколовский осторожно вынул из магазина егерского карабина патрон, прихватив его тряпочкой, выдернул зубами пулю, порох высыпал в ямку, заровнял землей, снова вложил патрон и выстрелил вхолостую. Передернул затвор, подобрал гильзу той же тряпочкой и кинул в щель у порога за дверь так, чтобы и видно ее было и снегом не запорошило.
— Теперь ребенку будет ясно: стрелял ты по шатуну, да второпях промазал. Он, конечно, тебя и слопал. Словом, был человек — и нету. Погиб при исполнении обязанностей. Так ведь?.. Телогрейка, конечно, у тебя неплоха, но придется и ее использовать. Для убедительности. Дам ее псу своему, Абреку, располосует как надо. Подбросим неподалеку…
Глянул Иван на угрюмого пленника, в его ненавистью загоревшиеся глаза и с самодовольной ухмылкой добавил:
— Вижу, не боишься меня. Ну да ты и в детстве тоже парень был не промах. Однако нам и домой собираться пора, вечер скоро.
Он напялил на свои ножищи подсохшие олочи с медвежьими когтями, потом засучил рукава и показал глубокие шрамы, синие, рваные.
— Вот видишь, как меня этот мишка погладил, когда я его в берлоге обратил? Силен был, зверюга! Такого бы и батька не враз взял. — Взглянув снова на «друга детства», он подумал, достал из широких штанов полосатый платок. — Придется мне твои буркалы этой тряпицей завязать. Береженого, говорят, и бог бережет. Хоть и не убежать тебе от меня, а все-таки… Ну!
— Не пойду, — произнес Колядин онемевшим языком. — Здесь кончай.
— Это я всегда успею, друг дорогой. Но, понимаешь, подумалось мне: авось ты еще на что-нибудь и сгодишься. Сам не пойдешь — понесу. Я ли не добрый, а?
Связанному веревкой по рукам и ногам Колядину Соколовский обмотал глаза платком, затянул узел на затылке и, взвалив егеря на крепкие плечи, изумился:
— Однако не пошли тебе впрок советские-то харчи, Прошка-Василий. Легок ты, брат, как лесная коза!
— Гад! — выдохнул Колядин.
— Ишь ты, птичка голосок подала! — забавлялся бандит, легко шагая со своей ношей под откос. — Да ругай ты меня, Христа ради, последними словами — все одно для меня это вроде церковной музыки. Сколь времени в молчанке-то я пробыл! Ругай — наяривай!
Василий Никифорович слышал, как они спустились в ущелье. Грохот водопада заглушил голос Ивана, и сейчас Колядин соображал, в какую сторону понесет его Соколовский. Егерь знал хорошо: в этих местах нет никакой возможности перебраться на другой берег стремительной реки, тем более у водопада. Река тут делится на два рукава, огибая высокий гранитный столб с отвесными стенами и с редкой растительностью на вершине. Туда никто еще не забирался. Неужели там устроил этот зверь свое логово? Но как? Егерь почувствовал, как на лицо его хлынула ледяная вода, и на миг ему показалось, что бандит бросил его в бушующий поток.
— Будь ты про-оклят! — крикнул он с яростью.
Но через минуту Колядин ощутил себя лежащим на снегу. До него снова долетел спокойный голос Ивана:
— Побереги нервы, дурак!
Василий Никифорович слышал, как Соколовский отряхивается от воды.
— Что поделаешь — трудности быта, — пробормотал он.
Теперь путь круто пошел вверх. Это понял егерь по тому, что Иван стал дышать чаще, натужнее.
— Помнишь, Прошка-Василий, украинскую побасенку? — хрипло говорил Иван. — Послушай. Вначале кум поднял мешок и озлился: «Однако обманул меня кум — мало мяса положил, не поровну поделил». А когда до своей деревни дошел, бросил мешок на пол и похвастался женке: «Кум-то больше мне мяса положил, чем себе!» Так вот и я с тобой…
Тут внес он егеря в помещение, дохнувшее после ледяного купания жилым теплом, развязал пленнику глаза?
— Вот от батьки моего и наследство!
И рыкнул на огромного пса, оскалившего клыки.
Василий Никифорович лежал у стены на узком топчане, служившем хозяину лавкой. Осмотрелся. Землянка, искусно построенная в нише скалы, была довольно просторной. Печь, сложенная из камней, пол, выстланный наново. У противоположной стены располагалась лежанка, накрытая шкурами дикой козы и медведя. В углу, в изголовье, составленные на манер казарменных козел, ржавели старая берданка Гра, американский винчестер без штыка-ножа, штуцер, дробовик с кривым стволом, изъеденным временем, и другое оружие, имевшее хождение в двадцатых годах на Дальнем Востоке. В стороне, поблескивая жиром, стоял новый русский карабин образца 43-го года. К нему Соколовский поставил и карабин егеря.
В землянке сухо, нагретые камни медленно отдавали тепло. Чистый, отдраенный до блеска медный котел и прочая кухонная утварь, белое выстиранное полотенце, отсутствие пыли — все выдавало в хозяине ту древнюю любовь к чистоте, которой особенно отличались староверы.