— Просто дуреешь от страха, — с усмешкой сказал Колядин. — Кому я нужен, чтобы искали. Сам же говорил, что покрутятся и забудут.
— Не забывают, кость им в глотку, — проворчал Иван. Он взял карабин, загнал патрон в патронник, прислонил ружье к лежанке, прилег на шкуры. — А мы бы хорошо за границей пожили. Если бы ты помог, я бы тебя не обидел…
«Пристукнул бы при первом удобном случае», — мысленно закончил Василий Никифорович фразу.
— Спасибо батьке, — говорил Соколовский негромко, — позаботился о сыне. Хоть сам выгреб поболетого, но и меня не обидел. Прощались когда, обнял меня и говорит: «Поеду я, Ванька, в Австралию. Там русские эмигранты живут, и я проживу. Хоть и потрепали нас хунхузы на перевале, но золотишко-то я сберег. Да и дома осталось». И указал мне эту землянку. «Как хочешь, — говорит, — оттуда его выволакивай, а меня не поминай лихом». С тех пор мы и не виделись… Вот и пришел я тогда. Погуляю, думаю, на просторе в матушке Рассее… Погулял, как же! Казенные харчи, да небо в крупную клетку. Дважды бежать пытался, да неудачно, только срок добавляли. А в третий удалось.
Соколовский прикрыл ладонями заросшее лицо. Когда он убрал руки, Колядин увидел в его глазах крупные слезы.
«Эх, как его проняло», — подумал со злостью егерь, а вслух сказал:
— А золото-то где?
— Много захотел, — проворчал Соколовский, — упрятано надежнее, чем в швейцарском банке… Эх, молодость, молодость! Широко я пожил, желаний своих не сдерживал. И вот угодил как дурак туда, куда Макар телят не гонял… Помню, сжал я охранника, как куренка, — из него и дух вон. Так славно я его захватил! Ну и чесанул по полю. Бегу. Проволоку колючую карабином охранника враз сорвал и… Тайга уже близко. Прожектор горит, меня щупает в темноте, сирена завыла. Бегу, как заяц под фарами, слышу, стреляют. Кувыркнулся раз-другой, ну, а когда до тайги-то добрался, тут уж поминай как звали. Ушел. Из карабинчика потом только двух собачек прихлопнуть пришлось. Да-а…
Василий Никифорович сжал в руке костыль, наточенный им, как кинжал, и твердо решил — если Соко-ловский просунет еду через затвор — броситься на бандита. Хотя бы ранить. Все-таки менее опасен будет он тем, кто придет — обязательно придет — сюда. Но Соколовский, видимо, не был расположен в этот вечер кормить своего пленника: все, даже кости, выбросил Абреку.
Где-то в вышине прострекотал вертолет. Соколовский вскочил, подбежал к оконцу, выворачивая головусилился рассмотреть сквозь мутный пузырь, куда пошла машина. А Колядин, словно ничего не услышал, задал вопрос, который готовил уже много дней.
— Иван, а Иван!
— Чего тебе?
— Скажи как на духу — отца моего, Никифора Колядина, вы с Романом убрали?
— Мы, — зло бросил Соколовский. И тут же добавил: — Какой он тебе отец был! Степаном звали твоего отца. Или никто тебе об этом не сказывал?
— Сволочь…
Соколовский с глухим рыком бросился к темнице, выхватывая из-за пояса огромный нож, а пленник, сжав в руке костыль, ждал и хотел этой минуты.
Вдруг длинный нож упал на пол с каким-то глухим стуком.
— Подожди, не торопи… Придет твой час, — прошептал бандит, и звериная тоска послышалась в его дрогнувшем голосе. Тяжело опустился на скамью, замолчал, что-то обдумывая. Потом заговорил, как о давно решенном: — Мы теперь с тобой связаны одной — смертной веревочкой, Я не скрывал от тебя своего прошлого, потому что уверен: из своих рук я тебя не выпущу. Даже на том свете! Ты считаешь меня зверем-шатуном… Ты всю жизнь свою ловил и губил таких, как я. Но теперь все переменилось: теперь я — шатун — взял тебя в плен. И как у вас говорят «товарищи»: «Кровь — за кровь, смерть — за смерть»… Ясно? Но я не такой добрый, как ты: я не убью тебя сразу, как ты о том просил. Я каждый день это могу сделать и каждую минуту. И ты не будешь знать, когда это случится.
— Не русский ты, хоть и Иван. Выродок какой-то, — с презрением ответил Василий Никифорович.
— А ты русский?! — вдруг дико заорал Соколовский. — А я вот в этом не уверен. Такие, как ты, продали Россию — не я. Я свою кровь ни с кем, ни с какими инородцами не смешал. А вы?.. Вот у тебя, я знаю, жена — молдаванка, а кто же теперь твои дети, а? Дерьмо всмятку. Староверы сосновские крепко блюли свою кровь, ни с кем не блудничали. Так вы их — под корень! Пугалы вы огородные, а не русские. И не тебе меня судить: мне наплевать сейчас, куда идти — в Америку ли, в Австралию ли, как батька, в Бразилию или Африку… И все из-за таких, как ты, будьте вы прокляты!