– А обрабатывает на том берегу, вон там, да?
– Иногда на берегу, иногда нет. Когда как.
– А если идти берегом, то можно дойти до станции?
– Да, но берегом не пройти, все заросло.
Грегори подошел к окнам. Одно окно был открыто, вернее, выдавлено, стекла разбиты, острый осколок торчал в снегу. Он заглянул внутрь, но ничего не увидел, было слишком темно.
– Кто-нибудь заходил туда?
– Только комендант.
– А доктор?
– Нет, доктор не заходил.
– Как его фамилия?
– Адамс. Мы не знали, успеет ли «скорая» из Лондона. Первой прибыла из Хэйка, доктор Адамс как раз был там ночью и приехал с нею.
– Да? - пробормотал Грегори. Он уже не слушал полисмена.
На раме разбитого окна висела желтая ленточка стружки. А у самой стены виднелся глубокий нечеткий отпечаток босой ступни. Грегори наклонился. Снег тут был весь изрыт, точно по нему волокли что-то тяжелое. Местами отчетливо вырисовывались продолговатые углубления, как будто выдавленные округлым удлиненным караваем хлеба. В одном из них что-то лежало. Грегори присел на корточки и поднял несколько спирально закрученных стружек. Склонив голову набок, он некоторое время смотрел на второе, целое, окно. Оно было заляпано изнутри известкой. Потом, сойдя в глубокий нетронутый снег, приподнял полы пальто, опустился на одно колено, а затем встал и, сунув руки в карманы, долго рассматривал получившийся отпечаток. Глубоко вздохнул и обвел взглядом пространство между зарослями, моргом и первым рядом могил. Дорожка глубоко оттиснутых, продолговатых бесформенных следов начиналась под разбитым окном, делала петлю и по кривой шла к двери. Иногда следы сбивались в стороны; создавалось впечатление, будто какой-то пьяный тащил на животе мешок. Соренсен стоял сбоку и полубезразлично наблюдал за Грегори.
– Почему нет замка? Он был? - обратился Грегори к полисмену.
– Был, господин лейтенант, но сломался. Могильщик собирался отнести к слесарю, да запамятовал, а потом было воскресенье, ну и… - полисмен махнул рукой.
Грегори молча подошел к брезенту, осторожно приподнял край, заглянул и отбросил полотнище в сторону.
На снегу, поджав к животу руки и ноги, лежал на боку обнаженный человек. Поза была такая, словно он то ли рухнул ничком на что-то невидимое, то ли отталкивал это невидимое локтями и коленями. Там, где он лежал, пропаханная в снегу колея, которая начиналась у окна, кончалась. Неполных два шага отделяли его голову от порога. Перед порогом снег был нетронутый.
– Ну что, может, взглянете на него? - предложил Грегори Соренсену, поднявшись с корточек; из-за неудобной позы у него к лицу прилила кровь. - Кто это? - спросил он полисмена, который надвигал шлем на глаза, чтобы защитить их от солнца.
– Хансел, господин лейтенант. Джон Хансел, владелец красильни.
Грегори не спускал глаз с Соренсена, который, вынув из чемодана резиновые перчатки и надев их, осторожно ощупал руки и ноги покойника, оттянул веки, а потом обследовал его изогнутую колесом спину, буквально водя по ней носом.
– Он что, немец?
– Не знаю. Может, и из немцев, точно сказать не могу. Уже его отец и мать жили в здешних местах.
– Когда он умер?
– Вчера утром, господин лейтенант. Доктор сказал, что от сердца. У него было больное сердце, доктор запрещал ему работать, да он не слушался. С той поры, как от него сбежала жена, он вообще махнул на себя рукой.
– Были тут еще покойники?
Соренсен поднялся, отряхнул колени, смахнул платком невидимую пылинку с рукава и аккуратно уложил резиновые перчатки в чехол.
– Позавчера был один, господин лейтенант, да уже похоронили. Вчера в полдень.
– Значит, с того времени был только этот труп?
– Да.
– Ну, доктор, как?
Грегори подошел к Соренсену. Они стояли под высоким кустом, на его верхушку падали солнечные лучи, и с веток на снег сыпалась частая капель.
– Ну что я могу сказать?
Вид у Соренсена был обиженный, если не оскорбленный.
– Смерть наступила сутки назад, а то и раньше. Появились трупные пятна, лицевые мышцы полностью окостенели.
– А конечности? А? Ну что вы молчите?
Они разговаривали шепотом, но с какой-то странной ожесточенностью.
– Сами видите.
– Я ведь не врач.
– Нету окостенения. Да, нету, нарушил кто-то - и баста!
– Оно не вернется?
– Частично должно возвратиться, но не обязательно. А что, это очень важно?
– Но оно было?
– Окостенение бывает всегда, это-то вы должны знать. И кончайте, пожалуйста, расспросы, я ничего больше не могу сообщить.
– Благодарю вас, - не скрывая раздражения, бросил Грегори и направился ко входу в морг.
Дверь была приоткрыта, но чтобы войти в морг, пришлось бы перешагивать, вернее, перепрыгивать через труп. «Тут и так все истоптано, - подумал Грегори, - лучше не оставлять лишних следов». Он потянул сбоку за скобу. Никакого результата. Тогда он рванул, и дверь с размаху ударила в стену. Внутри было темно. В щель под дверью намело немного снега, теперь он таял и расплывался по полу лужицей. Грегори зажмурился и, поеживаясь от промозглого холода, которым тянуло от стен, ждал, когда глаза привыкнут к темноте.
Разбитое окно пропускало немного света, второе же, забеленное известкой, было почти непрозрачным. В центре барака стоял гроб, выстланный стружками. К нему прислонен венок, обвитый черной лентой. Можно было прочесть слова: «безутешной скорби». В углу стояла крышка гpo6a. Под окном на земляном полу были разбросаны стружки. Напротив, у другой стены, стояли кирка, лопаты и лежал моток перепачканных глиной веревок. И еще лежало несколько досок.
Грегори вышел на улицу и прикрыл глаза, отвыкшие в темноте от света. Полицейский, стараясь не дотрагиваться до трупа, осторожно накрывал его брезентом.
– Вы дежурили до трех ночи? - подойдя к нему, спросил Грегори.