– Подозреваемые… – вставил Андреич.
– Как подозреваемые? Только что ты сказал, что убил Крючка Поликарп Иванович, – удивился я. – И кто ещё мог это сделать?
– Все! – почти выкрикнул Андреич.
После этого заявления вздох облегчения вырвался из груди Поликарпа Ивановича, который думал, что этот старый маразматик имел в виду только его.
– Ну, если все подозреваемые, – улыбнулся он облегчённо, то пусть развлекается.
– Чтобы человек убил, нужен серьёзный мотив, – проговорил Вадим Евгеньевич, как бы про себя.
– Мотив есть у всех, – подхватил Андреич, воодушевляясь.
– Роман, а сгоняй-ка пока к Володьке. Пусть идёт, – как бы между прочим, приказным тоном бросил он Балетоману. Тот схватил бутылку и начал наливать себе рюмку. – На посошок, – объяснил он, оправдываясь.
Начали наливать и другие.
– За успех следствия, – вклинился я с тостом, считая, что юмор уместен в любой ситуации. Все, молча выпили, и Роман ушёл.
– Ты уж кончай со мной, – прокричал Поликарп. – И с Таей. Что там у нас за мотив?
– А ты за бабьей юбкой не прячься, – зашумел Андреич. – У тебя свой, у неё свой.
Произнося это, он занюхал только что выпитую рюмку куском чёрного хлеба, но есть не стал.
– Чего это у нас в семье разные мотивы? – начал вновь закипать Поликарп. – У нас тайн друг от друга нету!
– А вот и есть! – Андреич был весь огонь и справедливость.
– В деревне трудно что-то от соседей утаить, а уж от мужа – проще простого, – изрёк он, и сам был доволен собственной мудростью. – Возьмём, хотя бы, тебя. У тебя сразу три мотива: петух, баран и компартия.
– Ты скотину с партией не путай! – возмутился Поликарп. – Что ж ты думаешь, за петуха, которого он по пьянке пхнул ногой, а тот, возьми и откинься, или за то, что он барана всё время отвязывал, шутил так, я человека убью?
– А за партию, значит, убьёшь? – ядовито спросил Андреич.
– За партию убью! – грозно признался Поликарп.
За столом все сразу смолкли. А я вспомнил, какие во время выборов в деревне разворачивались дебаты. В основном, шумели деревенские «пупки» – сторонники коммунистов. Мне это никак в голову не влезало. Ведь именно за счёт крестьянства и поднималась страна, устроив их матерям и отцам «весёлую» жизнь. Жили очень бедно, порой впроголодь, а дети той тяжёлой поры вспоминали её, как замечательную, когда, как они говорили, в колхозе на праздник, за трудодни, вместо зерна мёд давали. И им, тогдашним ребятам и девчатам, такое казалось вершиной заботы – сладко!
С особым удовольствием они поминали хрущёвско-брежневские времена. «Все холодильники у нас ломились от колбасы», – вздыхала в душевной беседе одна старая женщина. «А откуда колбаса-то? – спрашивал я. – Ведь в сельпо кроме некоторых круп, подсолнечного масла, спичек, соли и керосина ничегошеньки и не продавалось». – «Так эть, из Москвы и везли. Посылали туда гонцов. А там, в магазинах, говорили, чего только не водилось. Ну, постоять приходилось. Так эть, всё дёшево… Я, вообще, в то время просто богатой была. Пальто справила с воротником из лисы, чёрно-бурой такой. И пусть я газет не читаю, телевизер ваш не смотрю – некогда, но я считаю…»
– Так что с партией-то? – вдруг, прервав мои воспоминания, спросил Виталий, обращаясь к Андреичу.
– А то, что грозился убить Поликарп Крючка за то, что тот партию коммунистическую позорил, убийцами обзывал и прочее…
– Так то ж, во время выборов, – начал оправдываться Поликарп, – в летошный год. А нонче год мы только переругивались о политике. Но убить я уже не грозил. Чего убивать-то? Выбрали уж этого гада Эльцина. Так что и не убивал. Нужен он мне очень.
– Ну, а почём я его убила-то? – внезапно встрепенулась Таисия Петровна.
– Тебе я при всех не скажу…
– Нет! Раз уж молвил слово, то давай при всех, – горячилась она, аж щёки раскраснелись.
– Ну, Катьку, твою племяшку, он на сеновале пытался ссильничать? – Андреич явно решил идти до конца.
Таисия Петровна растерялась. – А ты, почём знаешь?
– Это к делу отношения не имеет, – засовестился он. – Приставал, спрашиваю, к Катьке твоей нонче год, осенью, или нет? А ты за ним с батогом бегала, огреть хотела. Поликарп в городе был, за пенсией ездил. Ты же баба правильная, лишнего слова не скажешь. Зачем волновать-то?
– Да, Поликаша, я тебе решила не говорить, – засмущалась Таисия Петровна, и голос у неё сделался благостным. – Боялась, неравен час, пришибёшь ты его, заморыша окаянного. Лезть-то он после, как получил по горбу, перестал, а тебе волнение.