Уоррен остановился в проходе, затем двинулся от центра площадки назад, к столу защиты, поближе к Джонни Фей Баудро, которая сидела там, одетая во все серое.
– Помимо этого, вы выслушали показания обвиняемой, данные ею под присягой. Вы слушали рассказ храброй, независимой и опечаленной женщины. Она любила Клайда Отта. Возможно, это было неразумно, но длилось в течение очень долгого времени. Она пыталась отучить его от алкоголя, неумеренное потребление которого свело доктора на грубый животный уровень. Она пыталась отучить его от привычки к наркотикам, которые, безусловно, разрушали его разум. Клайд Отт был богатым человеком, но Джонни Фей Баудро имела работу и получала собственное жалованье. Она никогда не пользовалась какими-то выгодами от столь солидных капиталов доктора. Хотела или не хотела она выйти за него замуж, а он колебался, или же это он мечтал жениться на ней, а она не могла на это решиться, – какая разница? Ваш жизненный опыт, бузусловно, подскажет вам, что в таких делах не все решается просто. Фактом же является то, что она жила, как независимая одинокая женщина. Мне думается, что это требует немалого мужества, особенно в наш век, когда женщины борются за свои права и статус, одинаковый с мужчинами.
Итак, мы подошли к трагическим событиям вечера седьмого мая. А они поистине трагические – миз Баудро их иначе и не воспринимает. Она скорбит о случившемся. И вы это видите. Она не собиралась убивать Клайда Отта. Миз Баудро всего лишь хотела защитить себя от убийства или серьезного телесного повреждения. Она поведала нам о том, что произошло. Это правда. Она не угрожала ему смертельным насилием. И другой правды нет. Обвинение не представило нам ни одного свидетеля, который утверждал бы обратное. Обвиняющая сторона предъявила нам эксперта по отпечаткам, который засвидетельствовал, что на кочерге, которой Клайд Отт угрожал подсудимой, не было обнаружено отпечатков ладоней доктора. Но ведь подсудимая сама признала, что подняла кочергу после смерти Клайда Отта и в состоянии, которое мы, вне всякого сомнения, признаем как полуистерическое, неумышленно уничтожила некоторые из отпечатков на этой кочерге. Уничтожила улику, которая могла бы полностью реабилитировать ее! Можно ли обвинять ее за это? Обвинять за неразумные действия, совершенные в такой момент, который обратил бы вас, или меня, или вообще кого бы то ни было в истинную жертву потрясения и ужаса? Я обращаю ваше внимание, леди и джентльмены, на то, что, будь она виновна в убийстве, она совсем не обязана была бы рассказывать нам все про эту кочергу! Будь она действительно виновна в преступлении, она могла бы вытереть кочергу начисто, поскольку там были и ее отпечатки. Однако подсудимая не сделала этого! Она рассказала нам всю правду.
Уоррен снова вернулся к ложе присяжных.
– Вы слышали от судьи Бингема о том, что наш закон называет “обязанностью отступить”. Я спрошу мужчин, находящихся между вами: если взбешенный человек, пьяный и в двести двадцать фунтов весом, подойдет к вам с тяжелой железной кочергой и недвусмысленно даст понять, что собирается убить вас ею, – что сделаете вы? Конечно, вы могли бы попробовать убежать. Но поступит ли так кто-нибудь из вас?.. Сомневаюсь! Вы могли бы попытаться поговорить с ним, хотя все мы прекрасно понимаем, каково разговаривать с пьяным и рассерженным человеком, – в этом случае вы попросту поставили бы под угрозу собственную жизнь с минимальными шансами на успех. Вы могли бы попробовать сразиться с тем мужчиной, ударить его кулаком или повалить его на землю. Некоторые из вас достаточно храбры, чтобы сделать это. Другие, возможно, нет. Или, будь у вас при себе пистолет, вы, вероятно, сделали бы то же самое, что сделала Джонни Фей Баудро.
Уоррен остановился рядом с присяжными, изучающе глядя на их напряженно-внимательные лица.
– А теперь я спрошу женщин, находящихся среди вас: стали бы вы в такой ситуации просить о пощаде лишь потому, что являетесь женщинами? Вы попытались бы убежать? Миз Баудро не смогла этого сделать. Конечно, и арочный проход, и вестибюль были широкими – Бог знает, сколько раз обвинитель называл нам их размеры, пока мы наконец этого не запомнили. Но главная причина, по которой моя подзащитная не смогла выбежать сквозь такое широкое пространство, заключалась в том, дорогие леди, что она в тот момент сидела на диване, стоящем вплотную к стене. За спиной Клайда Отта могло простираться футбольное поле, он мог стоять перед площадью Тяньаньмынь в Пекине, и это никак не повлияло бы на способность миз Баудро убежать. Поэтому, с учетом всех обстоятельств, я спрашиваю вас: вступили бы вы в борьбу с пьяным, сильным мужчиной, имея тело слабой женщины? Я не думаю, что кто-нибудь из вас всерьез полагает, что миз Баудро могла сделать это. Стали бы вы – лишь потому, что являетесь женщиной, – пытаться уговорить нападавшего и взывать к Господу, чтобы мужчина с кочергой в руках не разбрызгал ваш мозг по всему ковру или не сделал вас на всю жизнь идиоткой с бессмысленным взглядом?
Уоррен повысил голос:
– Потому что это был единственно возможный способ отступить! Получить удар или вступить в борьбу! Вот и все, что подсудимая могла сделать!
Отступать вовсе не обязательно! – решил Уоррен.
– Джонни Фей Баудро выбрала борьбу. Она выстрелила в нападавшего, и выстрел убил его. Она не собиралась этого делать, но это случилось. И поэтому я спрашиваю вас, мужчины и женщины, члены суда присяжных: взяв на себя соответствующее бремя доказательства, доказало ли обвинение, что здесь, вне всякого сомнения, имело место предумышленное убийство? Я спрашиваю вас, техасцы и техаски: будете ли вы унижаться, умолять о пощаде, согласитесь ли вы принять смерть или возможное увечье, когда вы совершенно перепуганы? И в качестве ответа на два эти вопроса я прошу вас признать миз Баудро невиновной в убийстве, совершенном в целях самообороны!
Уоррен сел на свое место.
Это лучшее, что я мог сделать, подумал он. И я сделал это. Потому что таков был мой долг.
Время от времени, в разных юридических школах Техаса Боб Альтшулер читал лекции по теории и практике судебного процесса. “К тому моменту, когда вы дойдете до заключительной речи, – учил он, – присяжные уже прослушают кучу всякой скукотищи. Теперь они захотят увидеть драму. Так дайте им то, о чем они так страстно мечтают”.
На практике в течение всей заключительной части процесса он как минимум один-два раза позволил себе зарычать с гневом, который ассоциировался у присутствующих с “ласковостью” сержантов, обучающих новобранцев строевой подготовке на плацу. Альтшулер был крупным мужчиной, и на присяжных заседателей это обычно действовало впечатляюще. Сорок девять раз подряд его драматическое мастерство оказывалось прелюдией к победе.
На этот раз Альтшулер начал рявкать и рычать с той самой минуты, как поднялся на ноги и повернулся лицом к присяжным.
– Сегодня, – проревел он, – в этом зале нет одного очень важного для настоящего процесса человека! Одного человека, которого нам очень бы нужно послушать, но мы не можем пригласить его, потому что он мертв! Застрелен двумя пулями – одна застряла у него меж глаз, а вторая прямо вот здесь! – Альтшулер прижал правую руку к сердцу. – Клайд Отт – доктор Клайд Отт, врач и целитель, неважно, какие нелепые росказни о нем мы здесь сегодня услышали, – это тот человек, который мог бы сообщить нам множество фактов. Люди, вы, должно быть, устали и занемогли от того, как здесь высмеивалась и осквернялась память об этом человеке! – Альтшулер устремил негнущийся палец на Джонни Фей Баудро. – Эта женщина, управляющая ночным стриптиз-клубом, хладнокровно застрелила доктора! Неужели вы не понимаете этого, люди? Неужели вы не чувствуете этого в глубине ваших сердец?