Вершинин попытался вспомнить лицо заместителя главного бухгалтера из личного дела, но не смог.
— И еще одно, Зинаида Дмитриевна, — обратился он вновь к Зиминой. — На днях у вас был работник милиции Пантелеев, которого интересовало, кто из уволенных с завода в этом году не сдал заводского удостоверения.
— Был такой, — сразу вспомнила она. — Молодой паренек, суетливый немного. Его вопросы разве тоже связаны с делом об анонимках?
Вячеслава несколько покоробила подобная оценка его помощника, хотя внутренне он чувствовал правоту собеседницы.
— Нет, эти вопросы связаны с убийством на вокзале некоего Шестакова.
— Что интересует вас сейчас?
— Мы нашли более ста «подозреваемых», но не можем установить, кто из них не сдал удостоверения — по документам все как будто в порядке. Но ведь факт остается фактом — удостоверение порвано, уничтожено… Не могли бы вы нам помочь?
— У меня ведь итээровские кадры, я Пантелееву объяснила, а остальное все у Харькиной — там ваш помощник и брал сведения. Но Харькина вам ничего существенного не скажет — работает она недавно… — Зимина взяла список и бегло проглядела его. — Что ж, я смогу его вам значительно сократить, но мне нужно время.
— Сколько? — не скрывая радости, выпалил Вершинин.
— Неделю по крайней мере.
— Хорошо, — согласился он. — Жду вашего звонка, а в помощь пришлю Пантелеева.
К вечеру Вячеславу удалось собрать сведения о всех пишущих машинках, среди которых упоминалась и машинка производственно-технического отдела. Нашелся акт семилетней давности. Подписями трех лиц в нем удостоверялось, что в числе других пишущая машинка производственно-технического отдела марки «Олимпия», четвертой модели, выпущенная Эрфуртским заводом пишущих машинок, пришла в негодность и подлежит списанию с баланса завода. К акту была приложена справка, удостоверяющая уничтожение всех пишущих машинок путем разукомплектования и сдачи в металлолом.
Для непосвященного произошло чудо. Разбитая на куски и сданная много лет назад в утильсырье старенькая «Олимпия» вдруг начала новую жизнь, не имеющую ничего общего со своим безупречным прошлым. Однако Вершинин в чудеса не верил. Он прекрасно понимал, что на каком-то отрезке времени по чьему-то приказу или по чьей-то халатности «мятежная» машинка избежала печальной участи. Она попала в руки, давшие ей другую жизнь.
Решив не откладывать дело в долгий ящик, Вячеслав навел через Зимину справки о лицах, подписавших акт на уничтожение. Одна из них, бухгалтер-кассир расчетного стола производственно-технического отдела Любовь Ивановна Ломтева — крупная, дородная особа, источающая резкий запах дешевой косметики, подтвердила свою подпись на документе. Поначалу ей было невдомек, чего от нее хотят, а когда поняла, с простодушным видом сказала, что при уничтожении машинок не присутствовала, а подписала акт по просьбе кладовщика.
Второй из числа подписавших несколько лет назад умер.
Третьим оказался бывший кладовщик материально-технического склада Раскокин, ушедший пять лет назад на пенсию.
Вершинин навел справки о месте жительства Раскокина и отправился по полученному адресу. Дом оказался в пяти минутах ходьбы от завода. Вячеслав поднялся лифтом на шестой этаж и позвонил. В квартире молчали. Пришлось звонить еще и еще, но с тем же успехом. Между тем чутье подсказывало ему, что там есть люди. Ему даже послышалось чье-то бормотание. Тогда Вячеслав сильно стукнул кулаком в дверь. На шум из соседней квартиры вышла заспанная женщина. С трудом сдерживая зевоту, она сказала:
— Зря стучите. Старик плохо слышит, а если и услышит, то без Ваньки и Сашки не подойдет. Молодые-то, наверное, в детский сад за сыном пошли.
— О каком старике вы говорите? — спросил Вершинин.
— Да о Раскокине, дяде Паше, Павле Фомиче. Вы ведь к нему?
— К Раскокину, — подтвердил Вячеслав. — И сколько же придется ждать Ваньку с Сашкой?
— Часок минимум. До садика полчаса езды.