По мере чтения в голове у Вячеслава нарастал странный тонкий звон, постепенно достигший неимоверной силы. Наконец, он лопнул, как туго натянутая струна. Заломило в висках, кожа на затылке онемела.
В кабинете стало тихо. Понимая состояние следователя, Аверкин и Бакулев сделали вид, что заняты своими делами.
Вершинин провел языком по сухим, шершавым губам и сглотнул ком.
— Значит, тут был допрос, — с трудом проговорил он. — Меня допрашивали.
Аверкин и Бакулев молча переглянулись.
— Какой допрос? — переспросил Аверкин. — О чем вы?
— Меня сейчас допрашивали, — тупо уставясь в бумагу, повторил Вершинин. — Вы верите этому письму.
— Не горячись, парень, не горячись. Выпей лучше водички, приди в себя, — озадаченный его реакцией, сказал Бакулев. — Допроса не было, но проверять надо, пойми наше положение. Сигнал-то серьезный.
— Я понимаю, — с трудом разлепил губы Вершинин. — Я все понимаю. Мне здесь не верят.
— Постой, погоди, — вмешался не на шутку обеспокоенный Аверкин. — Сразу уж «подозревают», «допрашивают». Просто Бакулеву поручено проверить сигнал. А пока скажи честно: зачем тебе понадобилось идти к ней?
— Я уже говорил — хотел выяснить, были ли основания у анонимщика писать о связи Ефремовой и Кулешова.
— И только-то?
— И только-то.
— Ну, а насчет… коньяка и всего прочего?
— Вы этому верите? Хорошо! Значит и коньяк пил с ней, и водку. Можете теперь увольнять.
Бровь Аверкина удивленно поползла вверх, да так и застыла там словно приклеенная.
— Как вы могли? Вы, человек, на которого я возлагал большие надежды, — с горечью произнес Аверкин. — Я отдаю должное вашей прямоте и честности, вы ведь могли отказаться, не признаваться, но скидки вам все равно не будет. Вон ведь даже автор этой грязной анонимки, и тот знает, какие люди могут работать в прокуратуре. А вы? Семья, ответственная работа и вдруг такая история — коньяк, ну и… все прочее.
— Что прочее? Что прочее? — вскочил в бешенстве Вершинин. — Да ничего не было: ни коньяка, ни водки. Неужели этого не понять, Николай Николаевич?
— Как не было? — опешил тот. — Вы же сказали…
— Я сказал. Я действительно сказал, что заходил к Ефремовой по чисто деловым соображениям. Искал на заводе — не нашел. Решил не ждать, хотел узнать быстрее, вот и пошел к ней домой, причем в первый и последний раз в своей жизни. Пил у нее кофе. Ведь не преступница же Ефремова, черт подери, почему же я должен шарахаться от нее, почему должен вести себя как дикарь и в ответ на гостеприимное предложение выпить кофе встать в позу неприступной девственницы? Выпил чашку и все. Пробыл часа полтора, поговорил и ушел. Казните меня теперь, вешайте, четвертуйте, снимайте с работы.
— И все? — с изумлением переспросил Аверкин. — Но ведь там написано…
— Еще раз повторяю — на этом наше знакомство окончилось. И на ночь я у нее не оставался, и невинность свою сберег, так что в моральном плане чист как стеклышко, — в голосе Вершинина вновь прозвучали саркастические нотки. — Все произошло именно таким образом, ни больше ни меньше.
Аверкин и Бакулев вздохнули с облегчением.
— Кто же все-таки автор этой анонимки? — с тревогой спросил прокурор. — Вы подумайте. Это работа не случайного человека. Кстати, кто мог вас видеть, когда вы заходили к Ефремовой?
Перед глазами Вершинина, как в замедленной съемке, стали раскручиваться события того вечера.
Большой дом. Ребята во дворе, потом гроза. Нет, сначала брюнет из соседней квартиры, а потом гроза. В магазине знакомых не было. Затем Ефремова, звонок в дверь, опять брюнет. Стоп. Неужели он? Но зачем? Зачем ему? Ревность? Приревновал к Ефремовой? Слишком игривый тон у него для серьезного чувства, и вообще вид у него нескладный. Да и незнакомы мы. Может, Ефремова сказала, кто я? Вряд ли. Психологически не оправдано. Какая женщина станет рассказывать соседу, что у нее сидит следователь. Начнутся любопытные вопросы, придется врать, выкручиваться. Ерунда. Нет, кандидатура брюнета отпадает сразу.