— Участковый застал Охрименко без сознания… — напомнил Осокин.
— Кто проверял эту степень бессознательности? — спросил Русанов.
— Никто не проверял! — ответил Пухов. — Тогда ведь все считали, что ранение у коменданта смертельное… Удивлялись, что еще жив был, когда выломали дверь.
— Его доставили и в Рязань в бессознательном состоянии, — уточнил Осокин.
— Для полной уверенности в этом вы, Виталий Серафимович, все же постарайтесь проследить весь его путь от подъезда и до рязанской больницы. Очень важно узнать природу его состояния. Был ли это внезапный сон. или последствия от потери крови или опьянения? Сознание он мог потерять и от боли. Прошить пулей кожу и ребро поцарапать — это больно!
Осокин сидел смущенный. Русанов взглянул на него и улыбнулся.
— Не огорчайтесь, Виталий Серафимович! Вы не первый и не последний, кто сразу не нашел решения. Работа следователя носит в себе творческие поиски.
Не всякая, конечно. Может попасться дело, где, кроме механической тщательности, ничего и не нужно, но там, где мы сталкиваемся с психологией, — это психологическая инженерия. И если говорят, что писатели это инженеры человеческих душ, то в иных случаях и следователь тоже инженер человеческих душ. Главное, преодолеть леность мысли, творчески преодолевать трудности и уметь вовремя отказаться от ложного поиска. Я ознакомлюсь с делом, и мы еще побеседуем, пока я лишь попытался расшатать вашу уверенность в высказанной версии. Она, к сожалению, шаткая… Не по душе мне и вот еще что. В показаниях свидетелей сквозной нитью прослеживается, что Охрименко по своей натуре человек малообщительный, замкнутый, в свою жизнь заглянуть никого не пускал. Кто-то назвал его даже бирюком. Молчалив, скрытен, нелюдим — и вдруг, вопреки своему характеру, встречному и поперечному показывает письма о жене. И какие письма! Личную жизнь выворачивает с удивительной откровенностью наизнанку.
— Переживал! — подбросил с иронией Пухов. — Страдал!
— Замкнутые люди страдают в одиночку. Не нравится мне этот внезапный перелом в характере. Вы пробовали, Виталий Серафимович, разъяснить Охрименко, что своим нежеланием откровенно рассказать всю правду он ухудшает свое положение?
— Пробовал! Не доходит! Говорит, что ему наш суд не страшен, что ныне он предстал перед божеским судом!
— Тонкое замечание, чтобы оправдать свое нежелание быть откровенным. Вы, Виталий Серафимович, сходите к Лотинцеву, послушайте его идею… Его идеи бывают полезны!
9
Криминалистическая лаборатория на втором этаже районного отдела внутренних дел. Окна забраны стальными прутьями. Плотные шторы, которые можно задвинуть в любой момент. Две просторные комнаты: первая с аппаратурой, вторая — как бы кабинет и своеобразный музей.
Осокин думал застать Лотинцева за изучением одежды Охрименко, но тот работал с прибором «УФО» над каким-то документом, пытаясь восстановить на нем текст, зачеркнутый жирными чернилами.
Лотинцев только дал знак, чтобы Осокин подождал его.
Тут было на что посмотреть. За стеклами книжных шкафов коллекции самого разнообразного огнестрельного и холодного оружия. Представлены откровенные самоделки. Острые, как бритва, и неказистые на вид ножи, выточенные из полотна ножовок или из тонких полос гибкой стали. Набор финок, в большинстве самодельных, но с претензией на изящество, с костяными и плексигласовыми наборными рукоятками. Кастеты — медные и свинцовые, даже и с режущими штырями. Самоделки из медных трубок, как их называли иначе, — «поджигалки». С одного конца сплющена трубка, в ней прорезана щель напильником. Трубка крепилась к выструганному ложу. Через ствол насыпался порох, забивался пыж и круглая свинцовая пуля. Порох поджигался через прорези спичкой. Пистолеты, отобранные в разные времена у преступников и у любителей хранить военные трофеи. Тут и немецкие парабеллумы, и браунинги, даже два маузера. Но это оружие уже не опасно, как правило, с залитыми свинцом или просверленными стволами. Даже и дуэльным пистолетам нашлось место рядом с изящными стилетами прошлого века с внезапно выбрасывающимся тонким стальным лезвием.