— Понимаете, Елена Павловна, нельзя в классе быть администратором...
Все подступы к установлению личности покушавшегося на жизнь Калетдиновой и ограбившего ее, казалось, полностью перекрыты. Потерпевшую пока допросить не удалось и, по-видимому, врачи не скоро разрешат беседу с ней. И хотя Арслан успокаивал себя, что исключение каждого нового лица, попавшего в поле зрения, — а такие были, — тоже продвижение вперед, легче от этого не становилось.
Николай сетовал: знать бы конечное число, от которого можно вычитать каждую проверенную версию, тогда... Правда, что «тогда», он тоже не знал, просто чувствовал себя взбирающимся на крутую гору, высота которой увеличивается пропорционально пройденному пути.
И все же Туйчиев и Соснин решили не оставлять без внимания ни одного водителя грузовика, который мог проезжать в тот день в сторону райцентра.
— Вот увидишь, — уверял Николай друга, — по закону пакости тот, кто нам нужен, окажется последним в списке. Если он вообще есть.
— Тогда может начнем с конца? — насмешливо предложил Арслан.
— Бесполезно, — махнул рукой Соснин. — Не имеет значения, как ни крути список, — он последний. У меня всегда так, — вздохнул он.
— Ладно, — согласился Арслан, — пусть хоть последний. Я согласен!
Утром Туйчиев и Соснин приехали на автобазу и сразу зашли к директору Борисенко. Тот говорил по телефону, но, увидев вошедших, встал, приветственно кивнул и, не прекращая разговора, показал рукой на стулья.
— А я вам еще раз повторяю, заступаться за него нечего. Хватит, понянчились. Нам воры и прогульщики не нужны. Всё. — Он повесил трубку.
— Опять к вам, Андрей Герасимович. Надоели, наверное, — Арслан развел руками. — Служба.
— Ничего, ничего. Рад помочь, чем могу.
— О ком это вы так лестно отзывались по телефону?
— Есть у нас один разгильдяй, вернее, был, увольняю его. Бражников. Машину гравия продал. Мы уже сообщили об этом в милицию.
Арслан заглянул в списки, нашел фамилию Бражникова и спросил:
— Он здесь сейчас?
— Кажется. Сейчас узнаю. Вы извините, с вашего разрешения, я поеду. Дела. — Борисенко встал. — Располагайтесь в моем кабинете. Если Бражников здесь, его пришлют. До свидания.
Вскоре в кабинет вошел приземистый парень с изрытым оспой лицом и длинными не по росту руками.
— Бражников. Вызывали?
— Садитесь, Бражников. Давно занимаетесь операциями с гравием? — спросил Арслан.
— Какими-такими операциями?! Чего это вы?..
Он долго распространялся по поводу несправедливого к себе отношения начальства. Конечно, у директора есть любимчики, которым все можно, а его — чуть что — сразу за ворота.
Бражникову дали вдоволь выговориться, а потом перешли к существу.
На все вопросы тот отвечал уверенно и даже несколько нагловато. Да, восемнадцатого января он совершил один рейс за гравием, хотя должен был сделать две ходки. А все из-за этой проклятой машины. Машина, в кабине которой сидела женщина в красном пальто, по дороге ему не попадалась. Сам он пассажиров тоже не брал.
Его отпустили, но... Бражников явно не договаривает, ничего конкретного, конечно, но в его нагловатой усмешке чувствовался вызов. И когда перед уходом он с деланной наивностью спросил, неужели за одну машину гравия его будут судить, Арслан уже не сомневался, что Бражниковым придется заняться всерьез.
Прораб Лоскутов, маленький, кругленький, в телогрейке, в брезентовых рукавицах, как колобок, подкатился к газику и, казалось, не удивился приезду таких гостей. Красное лицо, изборожденное морщинами, как географическая карта сетью дорог, отечные мешки под глазами и склеротические жилки не оставляли сомнения в его давней и близкой дружбе с алкоголем. Небольшие, глубоко посаженные глазки хитро бегали.
— К нему, пожалуй, — обратился Арслан к Соснину, выходя из машины, — с зажженной сигаретой близко подходить нельзя. Проспиртован до основания.
Здороваясь с Лоскутовым, Туйчиев понял, что, несмотря на утро, прораб уже под хмельком.
— Мы с вами, Лоскутов, побеседовать хотели, но, видно, не выйдет здесь. К нам поедем, там в себя придете, тогда и потолкуем, — обратился к нему Арслан.
— Обижаете, гражданин начальник, обижаете, — оскорбился прораб. — Я аккурат в норме. И зачем пожаловали — знаю. А что зашибаю малость, так степь ведь кругом. У нас сто рублей не деньги, сто километров не расстояние, сто градусов не крепость. А я выпил только сорок. Вот и суди — в норме я или нет.