Именно это я и говорю доктору Фултон:
— Я знаю, о чем мне следует сожалеть больше всего, — вздыхаю я. — Это должно быть употребление наркотиков. Потому что если бы я сдержался, то смог бы избежать стольких глупостей…
Она кивает, а затем предлагает мне продолжить:
— Но?..
Но больше всего я жалею не о том, что пошел в клуб, напился и принял дозу, или трахнул ту блонди. Нет, больше всего я сожалею о том, что когда вернулся в отель, то увидел лицо Ривера, перед тем как он на мне сорвался.
Я никогда не видел его таким... расстроенным.
Как будто тот факт, что я сбежал, оставив Ривера в гостинице, был худшим, что случалось в его жизни.
И в этом нет совершенно никакого смысла. Что, однако, не мешает мне ощущать вину.
— Я сожалею о том, что полночи не давал Риверу спать, и он гадал, где же я был, — бормочу я, обхватив голову руками. — Ненавижу себя за то, что не знаю, почему так себя чувствую.
— Похоже он и впрямь забрался вам под кожу.
Очень наблюдательно, Док.
— Да, это так, — вздыхаю я, потирая виски. — Ривер нашел все мои «кнопки» и поставил целью своей жизни нажимать на них, пока я не сломаюсь. Это сводит меня с ума. Но хуже всего то, что все мои слова или действия, кажется, не волнуют его ни в малейшей степени.
— Слова или действия? — повторяет психотерапевт, и я поднимаю на нее взгляд, обнаружив, что она скептически на меня смотрит.
Я вздрагиваю. Чтоб меня.
Как бы так лучше выразиться, чтобы не показаться абсолютным гомофобом?
— Слушайте, я не говорю, что прав, потому что это не так. Я это знаю. Но… — Я судорожно сглатываю и качаю головой. — Я обозвал его ужасными словами. Оскорбил, говорил с презрением. А еще пару раз прижимал к стене, когда Ривер испытывал мое терпение. Но такое происходило только в моменты, когда он выводил меня из себя.
Не совсем ложь...
Доктор Фултон что-то строчит в своем блокноте, прежде чем посмотреть на меня, все еще не понимая:
— И вы жалеете о своих словах и поступках, как и о тех, что произошли прошлой ночью?
Я качаю головой, от ее расспросов во мне нарастает разочарование. Вернее, от темы допроса.
— Не знаю. Нет. В те моменты мне казалось… что эти слова… обоснованы? Как будто за ними стояла какая-то причина, и Ривер их заслужил. Даже вчера вечером, когда он снова надо мной насмехался, предлагая сделать минет, я не чувствовал вину за то, что сказал, или из-за того, что ушел в клуб. Но когда прошлой ночью вернулся в отель и увидел его таким... уязвимым что ли… в голове как будто прозвучал какой-то тревожный сигнал, и все мои ощущения свелись к угрызениям совести.
В этом-то и вся загвоздка. Я ушел, чтобы не наговорить ему очередных ужасных слов или сделать что похуже, но, в конце концов, так и получилось. Потому что я только сейчас заметил, какую боль причиняют ему мои действия, и это лишь смутило меня еще больше.
И теперь я не знаю, что чувствую. Кроме того, что ощущаю вину.
— Киран, помнится, вы говорили, что Ромэн — это запретная тема, но мне кажется, что нездоровая форма общения с Ривером проистекает именно оттуда.
Я закрываю глаза и издаю стон, потому что Фултон права. Я не хочу говорить о Ромэне.
— Не знаю. Да, они похожи. Но Ромэн никогда бы не стал проверять границы моего терпения. Он подводил меня к краю, но никогда не отправлял в свободное падение.
— За исключением того, что, возможно, это именно то, что вам нужно.
Я хмурю брови.
— Как так?
— Киран, легко заметить, что у вас есть потребность в контроле. И в этом нет ничего плохого, большинство людей именно так и поступают. Но травма, полученная в прошлом, усилила в вас желание иметь власть над всеми и всем. — Доктор Фултон делает паузу и улыбается: — Опять же, это неплохо. Но я думаю, что вы достигли той самой точки, когда вам стоит отказаться от некоторых моделей поведения.
— Окей. Я имею в виду, что вы не ошибаетесь. Но какое отношение моя потребность в контроле имеет к Ромэну или Риверу?
Она кладет блокнот и ручку на столик рядом, и наклоняется вперед:
— Похоже, Ромэн позволил вам взять себя в руки в тот жизненный период, когда вы в этом нуждались. Включая вашу дружбу и ее окончание. Он подтолкнул вас к границам, но так и не пересек их, поэтому вам пришлось сделать решительный шаг, чтобы удержать свой мир от разрушения. Что, в свое время, являлось хорошим знаком. — Доктор делает паузу и слегка ухмыляется: — Но Ривер? Судя по вашим словам, он отказывается позволять вам указывать ему, что делать, или контролировать себя, как вы того хотите. Но ведь дело не только в этом, правда? Ривер может влиять на ваш контроль, за который вы так отчаянно цепляетесь. И я думаю, отпустить себя пойдет вам на пользу. Уверена, вам это нужно.
Опустить свои стены пойдет мне на пользу? Не думаю, Док.
— Склонен не согласиться, — говорю я сквозь зубы.
Женщина усмехается:
— Конечно, вы бы не стали. Потому что это противоречит вашей природе.
— Тогда почему вы хотите, чтобы я намеренно пошел против нее?
— Это называется самопознанием, Киран. У Ривера есть возможность на него влиять, так же как это сделал Ромэн в предыдущий момент вашей жизни.
Я качаю головой, твердо уверенный, что этого не случится:
— Мы враги. Я не хочу, чтобы он отвечал за любую форму моего личностного роста.
Особенно одного в частности…
— Но вы были готовы поддаться Ромэну, — возражает она.
— Ромэн был другим. Мы были знакомы много лет, являлись лучшими друзьями. И не то чтобы я знал, что он ведет меня в какое-то чертово путешествие по самопознанию.
— Но ведь у вас были к нему чувства…
Ее слова вынуждают меня задуматься:
— Что?
— У вас были чувства к Ромэну. Я прочитала все ваши файлы, каждое слово. И вижу, как вы напрягаетесь, когда я говорю о нем, или как смотрите на меня, когда мы начинаем его обсуждать. Я могу распознать влюбленность. — Чтоб меня. От ее слов ноет в груди, и я ненавижу обоснованность каждого из них. — В тот день, когда Ромэн поцеловал вас, он не разрушил вашу дружбу, потому что был бисексуалом и открылся вам. Разрыв произошел, потому что вы доверяли ему, даже любили, и когда Ромэн, наконец, сделал шаг, чтобы показать вам, что чувствует то же самое, было уже слишком поздно. Он уезжал в колледж. Оставлял вас. — Мне кажется, я могу потерять сознание, ощущая, как ее слова скользят по моему телу, все сжимая его и сжимая, словно змея, покрытая колючей проволокой. Пора завязывать с этой беседой. — А еще я думаю, — медленно произносит она, изучая взглядом мои метания, — что у вас определенно имеются чувства к Риверу. Влечение, с которым вы не знаете, как совладать, потому что он очень напоминает вам Ромэна. И хотя вы больше не разговариваете с Ромэном, у вас все еще имеется чувство преданности. А чувства к Риверу, а свою очередь, ощущаются вами как предательство.
— Ни хрена вы не знаете, — рычу я.
— Разве? — с вызовом спрашивает доктор Фултон, выгибая бровь. — Тогда как вы объясните свои чувства к Риверу?
— Я не испытываю к нему ничего, кроме презрения и отвращения. Особенно, когда он начинает вести себя как ублюдок, делая всё возможное, чтобы вынести мне мозг.
— Вывести из себя, — поправляет она. — Но разве вы вините его за то, что он срывается на вас? Вы ведь понимаете, почему Ривер так себя ведёт?
Конечно, понимаю. Она считает, что я тупой?
Я знаю, что Ривер срывается на мне из-за моих же поступков. Всего этого можно было бы избежать, если бы я с самого начала был предельно откровенен. В тот же момент, как узнал об ориентации Ривера.
Но ведь я первым его обидел. И Ривера реакция являлась возмездием.