— Так ты заметил?
Я заметил намного больше, Abhainn.
— Ага. Думаю, что, застряв здесь и ничего не делая, тебе захотелось менять их немного чаще.
— И ты не ошибаешься, — тихо смеется Ривер, его мятное дыхание обдувает мою голову. — С тех пор... с того утра в душе, они стали меняться все чаще.
Клянусь, мое сердце замирает при упоминании о том моменте.
— И что тогда звучало в твоей голове?
На этот раз из его горла вырывается настоящий, искренний смех:
— Ты действительно хочешь знать?
Мышца на лице дергается, но я киваю, потираясь щекой о гладкую кожу его груди.
— «The Enemy», I Prevail.
Я не могу не рассмеяться, даже несмотря на чувство вины, снедающее меня за то, что я сделал с ним в душе. Потому что я знаю эту песню, и, конечно, для Рива имело смысл выбрать именно ее.
— А тогда, в сарае?
— «Tapping Out», Issues.
— А в ту ночь, когда мы договорились... между собой?
Я чувствую ухмылку на его губах, прежде чем он прижимается поцелуем к моему виску:
— «Loverboy», You Me At Six’s — смеется Ривер. — Мне показалось это забавным.
Моя кожа нагревается от звука его смеха, такого чистого. Я не слышал ничего более удивительного. Даже лучше тех моментов, когда Ривер произносит мое имя, принимая меня глубоко в себя.
— А как насчет того дня на подъемнике?
На этот раз Ривер колеблется:
— Почему… Почему тебя это так волнует?
Осознавая, что для того, чтобы он открылся, мне нужно дать что-то взамен, я решаю сказать ему беззастенчивую правду:
— Потому что эти песни — окно в твой разум. То, о чем ты не говоришь, но думаешь. И как бы ни хотелось, мне нужно знать. Твои мысли. Твои чувства. Не только об окружающем нас мире, но и обо мне.
Ривер вздыхает и крепче меня обнимает:
— Если хочешь что-то знать, просто спроси об этом, — возражает он, все еще избегая ответа.
Туше.
Не желая давить еще больше и рисковать вывести кого-то из нас из себя, я опускаю этот вопрос, решив сосредоточиться на пальцах Рива, играющих с моими волосами, и на устойчивом подъеме и падении его груди. Тепло тела и биение сердца почти полностью усыпляют меня, когда он, наконец, отвечает:
— Тогда была та же песня, что и сейчас, — шепчет Рив. — Она называется «Right Here», Ashes Remain.
Я ее не знаю, но даже если бы и знал, туман бессознательности слишком тяжел, чтобы пытаться анализировать. И все же уголок моего рта приподнимается в улыбке.
Было не так уж сложно, правда?
Целуя Ривера в грудь, я шепчу:
— Спасибо, Abhainn.
— Это на гаэльском?
Я киваю.
— И что означает это слово? Ты уже так меня называл. — Он издает тихий смешок. — Наверное, «мудак» или типа того, да?
Качая головой, я делаю глубокий вдох, позволяя морфею утащить меня в свои сети:
— Это твое имя, Рив. Просто твое имя.
А затем меня охватывает блаженный сон без сновидений.
Глава двадцать пятая
Ривер
День двадцать четвертый
Канун Нового Года
Рейн снова вернулся к своему унылому, замкнутому «я», и, хоть убей, мне не понять, почему. Как будто с той ночи, когда он споткнулся обо меня в коридоре и решил спать в моей постели до конца нашей ссылки, в нем снова щелкнул выключатель. И каждый раз, когда я пытаюсь поменять положение тумблера, Киран удерживает его на месте, отказываясь сдвинуть даже на дюйм.
Я признаю, что задумчивый характер Рейна по большей части очаровывает, поскольку сильный молчаливый типаж всегда несет в себе привлекательность. Но, Господи, у меня уже мозг закипает. Если Киран будет продолжать отдаляться, я сойду с ума.
Сегодня утром за завтраком я спросил его, не хочет ли он заняться что-нибудь особенным, например, приготовить стир-фрай25 и посмотреть трансляцию падения мяча на Таймс-сквер с одного из наших телефонов, так как Киран впервые проводит праздник не на Восточном побережье, но он лишь пожал плечами, сказав, что подойдет любой вариант.
Я вздыхаю.
Понятно, что Рейн по натуре сдержанный и не может все время улыбаться. Но теперь, когда я знаю, какой он, когда открыт и расслаблен, я бы солгал, если бы сказал, что не жажду большего. Потому что это невероятное зрелище.
Проблема в том, что мне становится сложнее отделить эмоции от понятия «просто секс».
Хотя кого я обманываю? Слово «сложнее» — преуменьшение тысячелетия. «Невозможно» — вот подходящее слово.
Я уже знаю, что влюблен.
И теперь завис над пропастью, без страховочной сетки.
Сидя на диване с очередной книгой в мягкой обложке, на этот раз «Над пропастью во ржи», я мысленно перебираю варианты, пытаясь придумать что-нибудь, хоть что-то, чтобы вытащить Рейна из той депрессии, в которую он погрузился. Потому что хочу, чтобы мы вместе наслаждались этим вечером.
В конце концов, сегодня канун Нового года.
Я знаю, что, благодаря живописи, у Кирана появляется хорошее настроение, ну по крайней мере, он не ворчит. Но в ней я не силен.
Как и говорил, я всегда могу приготовить стир-фрай, поскольку у нас есть все необходимые ингредиенты, и найти для нас какой-нибудь фильм. Сдержанный и простой. Такой, который бы ему понравился. Единственная проблема заключается в том, что этот вариант подходит на вечер, а значит, Киран будет торчать в своей комнате весь день.
Мы могли бы пойти на прогулку к озеру, хотя и так часто гуляем. Или, может, взять квадроцикл, поехать в город и выпить пару бутылок пива в одной из местных пивоварен.
Постукивая корешком книги по колену, я продолжаю перебирать идеи, которые приходят мне в голову, но все они — не то.
Думай, Ривер. Думай.
Мой взгляд обшаривает помещение, хватаясь за соломинку в поисках какой-нибудь идеи.
И когда мой взгляд падает на огромную корзину с одеялами в углу, у меня, наконец, появляется блестящая мысль. Не могу поверить, что я не подумал об этом раньше.
Вскочив с дивана, я подхожу и хватаю корзину, а затем тащу ее в центр комнаты перед камином, чтобы приступить к работе.
Я по два раза в год, если не больше, приезжал в шале вместе с Тейлором и его семьей. На самом деле, припоминаю лишь один год — отец Ти выиграл свой последний Суперкубок — когда мы были тут всего лишь раз.
Большую часть времени Тейлор брал с собой только меня, но иногда с нами ездили Дрю, Эллиот и наш друг, Ашер. И когда мы собирались вместе, даже в детстве, то постоянно попадали в переделки.
Как, например, в тот раз, когда нам было по одиннадцать, а тренер и мачеха Тейлора отправились в Вейл на «свидание», оставив пятерых мальчишек в шале на четыре часа.
За эти четыре часа нам удалось построить самый бомбический «форт» из одеял. Он был многоуровневым — не знаю, как нам это удалось, но думаю, за счет очень неустойчивой мебели — и занимал всю гостиную. А шале далеко не маленькое, если это вам о чем-то говорит.
Когда родители Ти вернулись, то оказались не очень довольны состоянием дома. Ну, ладно, отец Тейлора считал, что это было забавно, но мачеха устроила самую бурную истерику на моей памяти, увидев своего драгоценного Тейлора, как она его называла, болтающегося на верхнем уровне форта.
Согласен, наша постройка выглядела не совсем безопасной, но вряд ли стоила такого крика, учитывая, как быстро мы все разобрали и вернули в наши спальни.
Но наш форт… был невероятным. Я все еще хорошо помню, как он выглядел, и меня искушает дикий соблазн построить его копию.
Рейн почти не рассказывает о своем детстве, но его молчаливость и задумчивость должны из чего-то проистекать. И хотя он может держать эти истории близко к сердцу, похоже, самая главная причина заключается в том, что его детство было не таким уж замечательным. Наполненным любовью и смехом, как, например, у меня.