Детка, позволь мне забрать твою боль.
Но я молчу, мысленно призывая Рейна продолжать. Мне нужна вся его правда. Вся, которой он готов поделиться. Я приму ее и буду умолять о большем. И неважно, насколько мрачной она будет.
Самые темные уголки его души, прошлое — это то, кем является Рейн.
— Мне было плохо до такой степени, что я приходил в школу под кайфом, и меня выгоняли с середины тренировки. Закинуться экстази перед игрой? Легко. По сути я был наркоманом. И не мог остановиться, даже если бы захотел.
Щеки Кирана пылают, румянец заливает кожу от шеи до кончиков ушей.
— Не надо стыдиться, — говорю я ему, убирая травку в сторону, чтобы схватить Рейна за руку. — Я не осуждаю тебя за то, как ты справлялся со своей болью. После того, как нас бросил отец, я долгое время принимал Ксанакс. Да, может быть, это не совсем то же самое, но мне помогало. — Покачав головой, я выдыхаю: — Ни у кого нет права указывать тебе, каким способом справляться со своими демонами.
Рейн кивает, и я сжимаю его руку, желая сделать что-нибудь — что угодно, лишь бы ему помочь.
— Могу я спросить, что помогло тебе остановиться?
Киран закусывает губу:
— Мой друг... он умер. От передозировки. Меня отрезвила его смерть.
Боже.
— Черт, Рейн, прости.
Киран пожимает плечами:
— Не извиняйся, это не твоя вина. Я прошёл реабилитацию, начал ходить к психоаналитику и тому подобное. Но с учетом вышесказанного, я даже не прикоснусь к траве. Изредка я употребляю алкоголь, но не думаю, что он когда-нибудь станет для меня проблемой.
Я улыбаюсь, потирая большим пальцем тыльную сторону его ладони:
— Что ж, я рад. Когда ты последний раз принимал наркотики?
Рейн морщится, и мое сердце замирает.
— Той ночью в Портленде, — говорит он хриплым голосом. — В том клубе я втянул две дорожки кокса. Потом мне сказали, что это была смесь с экстази, чтобы от кайфа сносило крышу, и… Даже не знаю… У меня были дикие галлюцинации, а потом вырвало в туалете... — Киран качает головой. Чувство вины, которое он испытывает, написано на его красивом лице. — Черт, лучше бы я этого не делал. В тот вечер я перечеркнул годы трезвости.
Я чувствую, как морщу лоб:
— Тогда зачем сделал?
Его взгляд танцует в глубинах моих глаз, читая меня, прежде чем скользнуть языком по губам и отвести взгляд.
И все становится на свои места.
— Это случилось из-за меня, да? — шепчу я, и у меня перехватывает дыхание. — Это был я. Я дразнил тебя в гостинице, подстрекал. А потом ты ушел и…
Боже.
У меня голова идет кругом. Кажется, будто меня сейчас стошнит. Я выскальзываю из его рук и отворачиваюсь, обхватив голову руками.
Все из-за меня.
Рейн сорвался... потому что в тот вечер я вел себя как придурок.
— Нет, — твердо говорит Киран, хватая меня за подбородок и заставляя посмотреть ему в глаза. — Помнишь, что ты сказал мне в ту ночь на поле, когда я тебя разукрасил? Что я не могу свалить на тебя свои проблемы. — Я едва киваю, но он замечает это и продолжает: — Хорошо. Потому что я не позволю тебе мучить себя из-за моих ошибок. Они на моей совести, как ты и сказал. — Его глаза ищут мои, и я вижу в них непролитые слезы. — Это я принял решение обнюхаться коксом, а не ты. Это моя вина.
Я вздрагиваю от его слов, резко сглатывая:
— Я чувствую себя виноватым. Если бы я тогда…
Киран яростно качает головой, прерывая меня:
— Человеку не следует зацикливаться на прошлом, Abhainn, и забывать про настоящую жизнь.
Я издаю сдавленный смешок:
— Ты только что неточно процитировал мне Гарри Поттера?
Рейн ухмыляется и проводит большим пальцем по моей щеке:
— Не знаю, наверное. — Его улыбка смягчается, но палец продолжает скользить по моему лицу. — Я совершил столько ошибок в своей жизни. Столько хотел бы исправить. Но не могу, поэтому все, что остается, это учиться на них и стараться не повторять.
Киран прав. Все мы так или иначе делали ошибки, главное не повторять их.
Именно это он и пытается сделать. Теперь я понимаю.
— Все равно прости меня, – говорю я Рейну, поднимая руку, чтобы схватить его за запястье. — Прости за то, как я вел себя раньше.… — Я замолкаю, стиснув зубы. — Мне очень жаль.
Его мягкая улыбка согревает мое сердце, и оно практически останавливается, когда Рейн нежно целует меня в губы:
— Ты тоже меня прости. Я бы сказал, за все, но... — Он замолкает, заливаясь смехом. — Не уверен, жалею ли я о том, что ударил тебя. Было приятно лишить блеска золотого мальчика.
Я смеюсь, мое настроение сразу же поднимается, когда я толкаю его на спину, прежде чем сесть сверху:
— Такое позволено только тебе, детка. Только тебе.
Глава двадцать восьмая
Киран
День двадцать восьмой
Все мы знаем этот классический прием «с нового года, новая жизнь». Люди придерживаются своих решений в течение месяца, ну, может, двух. А к середине марта вдруг понимают, что совсем не похудели, так что перестают тренироваться, начинают снова пить газировку, кофе или еще что-то.
И все они говорят, ну и ладно, попробую в следующем году.
Сейчас не тот случай.
У меня не было ни малейшего намерения открываться Риверу, как это произошло несколько дней назад в том форте. А потом и на следующее утро в его комнате. Но, черт возьми, я это сделал и дал себе клятву продолжать впускать Рива в свою жизнь.
И пусть это всего лишь четвертый день месяца — года — но свое обещание я намерен сдержать любым способом.
Дарить ему маленькие частички себя, какими бы незначительными они ни казались.
В конце концов, со временем я смогу познакомить Ривера с самыми темными уголками своей души — осколками, которые никогда не увидят дневного света. Частичками, которые никто не полюбит и не поймет, но я знаю, что Рив обязательно увидит в них что-то хорошее.
Потому что он такой.
Вот почему я ловлю себя на мысли, что держу Ривера за руку, когда тащу его к двери своей спальни, где находится моя импровизированная художественная студия. Я не спал здесь с той ночи, когда впервые забрался к Риву в постель, после того, как нашел его в коридоре. Но я все еще просиживал в своей комнате по несколько часов в день, когда мы не были заняты друг другом.
Ривер тепло улыбается мне, но в его глазах отражается тень смущения. Он ни разу не заходил в мою комнату с того самого дня, когда мы оказались в шале, поэтому морщина на его лбу и то, как пальцы свободной руки рассеянно постукивают по ноге, говорят не только о дискомфорте, но и о том, что, черт возьми, происходит?
Я сглатываю комок в горле и поворачиваю ручку, все еще крепко сжимая его руку:
— Я хочу кое-что тебе показать.
И мне действительно хочется поделиться с Ривом этой своей частичкой. Даже больше, чем поделился, когда подарил тот рисунок на Рождество. Это меньшее, что я могу для него сделать.
Возможно, я все еще не уверен в том, что готов признаться миру или даже самому себе, какой я на самом деле. У меня не хватает смелости показать публике «настоящего» Кирана Грейди, а не того, кем они меня считают.
Но знаю, что, когда я с Ривером, то являюсь тем, кем и должен быть.
Я широко открываю дверь и приглашая Рива войти в комнату, которая стала моим маленьким убежищем от прошлого. Он проскальзывает мимо, оглядывая светлую спальню и картины, занимающие почти все пространство.
Ривер на мгновение замирает, осматривая беспорядок на столе, в комплекте с холстом, разложенным на полу, который все еще нужно разрезать, прежде чем я смогу с ним работать. В одном углу сложены несколько готовых акриловых работ, на столе, прикроватной тумбочке и даже на полу — стопки готовых акварельных. Коробки, которые я принес, чтобы сложить их туда, уже давно переполнены.