Не говоря уже о рисунках карандашом. Они буквально повсюду. Кисти, наряду с акварельными красками, разбросаны по столу, а на полу стоят коробки с акриловыми красками. Везде, где осталось свободное место.
Риву, у которого комната всегда в идеальном порядке, моя, наверняка напоминает дом после торнадо, по которому следом пронеслось стадо быков. Но для меня это творческий хаос.
Ривер смотрит на меня с широкой улыбкой на лице, и мне нравится быть тому причиной. Я никогда не устану смотреть на то, как от улыбки на его щеках появляются ямочки.
— Можно мне взглянуть?
— Конечно, — шепчу я, подходя к кровати и расчищая ее, чтобы нам было где сесть. — Эти все должны уже высохнуть. Но будь осторожен с холстом на полу. Он у меня последний.
Я складываю в стопку акварельные рисунки, которые были разложены для просушки, стараясь не смотреть на Рива, чтобы тот мог спокойно осмотреться.
Боже, это труднее, чем я думал.
Искусство субъективно, и некоторые его грани не всегда нравятся людям. Одни из них темные и мучительные, тогда как другие яркие и свежие. Но каждый стиль имеет свою собственную красоту и место в мире.
Хотя данное знание не избавляет от страха оказаться отвергнутым. Не вписаться в окружение.
Как я со временем выяснил, с Ривером люди ведут себя так же.
Рив поднимает коробку, переполненную акварельными рисунками, и ставит ее на постель, прежде чем перелезть через меня, словно я какой-то спортивный инвентарь. Когда Ривер устраивается на кровати, его улыбка становится еще шире. Он ловит мой взгляд и буквально сияет:
— Что такое?
— Ты всегда так волнуешься, когда разглядываешь рисунки? — нервно смеюсь я. — Я про то, что искусство — это не совсем твое.
Наклонившись, Рив дарит мне легкий поцелуй, скользнув по губам кончиком языка:
— Я знаю, что говорить это глупо, но ты мое. И твои картины — часть тебя. Конечно же, я хочу их увидеть.
Он проникает языком в мой рот, и я издаю стон, когда тот переплетается с моим. Я снова твердею, и последнее, чего мне хочется, это рассматривать рисунки. Но Ривер вовремя отстраняется, прижимаясь лбом к моему и слегка задыхаясь:
— Спасибо, что поделился ими со мной.
— Спасибо за твою отзывчивость, — шепчу я тихо.
Рив отодвигается после еще одного легкого поцелуя и хватает телефон, чтобы включить свой любимый «мягкий» плейлист — который теперь нравится и мне — прежде чем начинает копаться в коробке, вытаскивая каждый рисунок. В течение получаса он просматривает почти сотню картин с окружающими шале пейзажами и городком Вейл. Некоторые из них мрачные, с обилием нейтральных тонов — стиль, который я предпочитаю — а другие более яркие и живые, как, например, та, что я подарил Риву на Рождество. От моего внимания не ускользает, что более яркие работы — это также и более поздние.
Просмотрев всю стопку, Ривер передает мне рисунки, чтобы я убрал их обратно в коробку, всякий раз встречая мой взгляд с улыбкой, и, Боже, у меня не получается сдержать гул в груди. Потому что я поверить не могу, что нечто настолько простое вызывает у него такую яркую улыбку.
Как только последняя картина оказывается в коробке, я спрыгиваю с кровати, чтобы отнести ее на место. Я начинаю разбирать рисунки на столе, хватая оставшуюся стопку, чтобы положить поверх остальных, когда до меня доносится громкий шлепок по дереву.
Поднимая взгляд, я замечаю, как Ривер хватает с пола черный блокнот. Судя по всему, мой альбом для набросков. Развернувшись, я возвращаюсь к своей задаче освободить стол.
Секундочку.
Черт.
Мой. Альбом. Для. Набросков.
Я оборачиваюсь, когда Рив открывает первую страницу, и тут же напрягаюсь. Потому что знаю, что там нарисовано.
Наброски его рук и маленькая татуировка в виде креста на внутренней стороне запястья, там, где находится пульс.
Я также знаю, что изображено дальше, потому что сам рисовал эти наброски.
Его. Ривера.
Все части его тела, которые запомнил за последние недели. Каждую линию, изгиб и мышцу. Каждую тату, украшающую его кожу.
Там есть все.
Оооо черт, это плохо.
Даже хуже.
Как Танос, захвативший все шесть Камней Бесконечности — настолько плохо.
Тревога проникает в самую глубину моей души, когда Рив поднимает свой сине-зеленый взгляд, чтобы встретиться с моим.
Выражение его лица нечитаемое.
— Рив, — говорю я как можно мягче, как будто разговариваю с пугливым животным, а не с парнем, который стал для меня самым важным человеком на свете. Даже за такое короткое время.
Ривер ничего не отвечает, лишь делает медленный шаг к двери, не сводя с меня глаз.
И поскольку я уже знаю его, как свои пять пальцев, то понимаю, что тот собирается сбежать.
Как я и предсказывал, Ривер перепрыгивает через холст на полу, делая рывок к двери и пролетая мимо нее на всех парах.
— Рив, подожди! — кричу я и бегу следом, в мгновение ока выскакивая за дверь, но этот ублюдок оказывается быстрее.
Он направляется прямиком в ванную и захлопывает дверь прямо перед моим носом. Я пытаюсь покрутить ручку, но безуспешно, Рив уже заперся внутри с альбомом, который я ценю больше всего.
Тем самым, где изображен он.
Глава двадцать девятая
Ривер
День двадцать восьмой
Я с облегчением вздыхаю, потому что успел добежать до ванной раньше, чем меня настиг Рейн. Не поймите меня неправильно, я чувствую вину за то, что заперся здесь с альбомом, хотя Киран явно не желает, чтобы я в его заглядывал.
Но черт.
Он меня нарисовал?
— Abhainn, это не то, о чем ты подумал, — отрицает Рейн с другой стороны двери, продолжая колотить по ней кулаками.
Обычно я бы с удовольствием слушал его мольбы, но в данный момент от его голоса мое сердце разрывается на части. При других обстоятельствах я бы уступил просьбам Рейна или даже требованиям. Я бы подчинился, как ему нравится.
Но покорность не в моем характере.
Только иногда и только с ним.
Я не отвечаю, а вместо этого двигаюсь к туалетному столику и, опираясь на него спиной, соскальзываю на пол. Сделав глубокий вдох, я изо всех сил стараюсь не обращать внимания мольбы Рейна и его стук в дверь.
Но это сложно.
Надеюсь, он не сорвет ее с петель, пытаясь добраться до меня, прежде чем я успею заглянуть внутрь.
— Ривер, сейчас же открой эту чертову дверь! — кричит Киран.
В его голосе нарастает гнев, а дверная ручка продолжает дребезжать.
Я не отвечаю, позволяя Рейну кипеть от ярости.
Он нарисовал меня.
Он нарисовал меня.
Боже. Он. Нарисовал. Меня.
Неважно сколько раз эта мысль проходит через мой разум, она не имеет никакого смысла.
— Детка, пожалуйста. Давай поступим так. Ты откроешь дверь, и я обещаю, что мы посмотрим альбом вместе.
Ага, он уже пытается заключить со мной сделку.
Многие люди не знают, что стадии горя относятся не только к потере и смерти. Рейн — осознает он это или нет — уже на третьем шаге: торг.
Я открываю альбом и листаю его. Страница за страницей.
Все наброски — мои.
Татуировки.
Грудь.
Руки.
Пресс.
Губы.
Глаза.
Лицо.
Весь этот графит на бумаге отражает меня, словно зеркало.
Не знаю, сколько времени я уже сижу, листая альбом Кирана. Просмотрев, его, наверное, с полдюжины раз, я все еще не верю, что Рейн заполнил весь альбом только мной.