А почему бы и нет? На глазах ошарашенных однокурсников (и отдельно ошеломлённого Придда) Ричард принял вызов и, загибая пальцы, стал вспоминать названия кораблей Кастильской армады. Почему именно Кастильской — чёрт знает, но по ходу своего не очень блистательного, но всё же выступления Дик понял, что к чему. В основном благодаря хитрющей ухмылке Алвы.
Вчера вечером, когда Ричарду уже пора было завязывать с экспериментами, ему пришло в голову объявить себя потрясающим знатоком испанского флота. Так Дик познал на собственной шкуре, почему матушка свято убеждена во вреде алкоголя: заявлять такое военному историку-испанцу — двойное самоубийство.
Интересно, это месть или шанс исправиться? Ричард не заметил, как перечислил штук двенадцать названий, и на ум просились ещё несколько.
***
Квентин хмуро смотрел на свежую прессу. Многое шло не по плану: например, отвести внимание от ОГУ примерным поведением студентов не удалось, скорее уж, они его только привлекли. Какие-то репортеры вчера таки проходили мимо, и, естественно, раздули из мухи слона. В их исполнении бунтующих было человек на сто больше, чем на самом деле, Рокэ рвал студенческие десятками, а Дорак гневно кричал. Он, Дорак, не только не кричал гневно, он вообще не произнёс ни слова, а вот Алве за студенческий придётся ответить…
Или не придётся? Ведь, с другой стороны, всё идёт не так уж плохо. Проректор всего лишь поддерживает свою подчёркнуто отвратительную репутацию, перетягивая весь огонь на себя, а пока пресса и студенчество заняты тем, что убеждённо ненавидят Алву, Дорак вместе с ректором и своим кабинетом вытаскивают университет за уши из долговой ямы. Если бы не предыдущий ректор, не было бы у них сейчас проблем с министерством образования… Если бы новым ректором был не Оллар, а кто-нибудь другой, они бы не затянули решение проблемы и не болтались бы сейчас на самой грани. Они слишком поздно спохватились, Фердинанд успел замечательно ничего не сделать, и вот — пожалуйста…
Кто-нибудь другой, повторил про себя Квентин и усмехнулся. «Кто-нибудь», откликающийся на Рокэ, на предложение заменить Оллара на себя вежливо намекнул, что разобьёт об его голову кофейник. Не в таких, конечно, выражениях, но всё же.
Потягивая кофе из автомата и с ужасом привыкая к нему, председатель отложил газеты, журналы и прочие источники неприятной информации и прикрыл глаза. Как ни странно, ещё не всё потеряно. Во всяком случае, для ОГУ, но не для отдельных людей. Исключённые студенты — те были исключены немедленно и всё ещё законно, только вот такой всплеск активности не могло проигнорировать министерство… Альдо Ракан куда-то подевался, как будто залёг на дно, хотя уж кому, а ему Дорак не доверял никогда… Неожиданно пострадавший в аварии Эпинэ тоже наводит на размышления.
Неважно. Сначала — кофе, пусть и дерьмовый. А потом он лично поспрашивает у своих «шпионов», что сегодня криминального произошло в богоспасаемом университете.
***
Рокэ одной рукой подписывал приказы об отчислении, другой — чесал кота, и при этом пел. Если бы Квентин не знал его достаточно долго, это душераздирающее зрелище вызвало бы у председателя смешанные чувства. Но Дорак, к счастью или к сожалению, давно привык к милой манере Алвы одновременно чинить зло и ласкать котиков, делая и то, и другое вполне заслуженно, поэтому он просто сидел в кресле для посетителей и задумчиво смотрел на свой кофейник. А ведь он, кофейник, всё ещё здесь, в кабинете первого проректора ОГУ, через пару метров от его, Квентина, кабинета. Почему бы не взять и не забрать?
— Даже не думайте, Квентин, — пропел проректор. — Колиньяра тоже лишаем головы?
— Лишаем, — рассеянно кивнул Квентин. — Рокэ, вы садист. И я не про студентов, бог с ними, со студентами.
— Вы так их невзлюбили, что посылаете им в помощь целое ничего?
Богохульнические шутки председатель традиционно игнорировал.
— Вы, я погляжу, в отличном настроении для объекта всеобщей ненависти.
— Потому что надо уметь вовремя снимать стресс, — объяснил проректор. — Всё, Колиньяра больше нет. Какая жалость… Это он держал очаровательный плакатик с требованием, чтобы нас с вами побрал чёрт?
— Если немного перефразировать, то да. Мне сказали, — сменил тему Дорак, — что Курта не будет ещё день-два. Слишком уж часто Юлиане вздумалось рожать…
— Поверьте мне, Квентин — чаще, чем любая другая женщина, она точно не сможет!
— Рокэ, вы выиграли в лотерею? — не выдержал председатель. — Что случилось? Всё плохо! Или необходимость заменять Вейзеля вас окрылила?
— Возможно, это действительно связано, — протянул проректор, отталкивая готовые бумаги и прикрывая глаза ладонями. — Мы с первокурсниками замечательно повоевали. Нелюбимый вами юный Окделл так и вовсе блистал… Интерес к испанской истории греет мне душу.
— Главное, чтобы это был не юный Окделл, — в тон ему перебил Квентин. — Вы же помните, что мальчик слишком вспыльчив и легко ведётся на… всякое? Я давно не видел его у Штанцлера, но это ничего не значит.
— Вы очень трогательно о нём беспокоитесь, — заметил Рокэ. — Что-то новое обнаружили или всё ещё переживаете за наследие Эгмонта?
— Ничего… Но если бы госпожа Алати вовремя не схватила мальчика во время вчерашних представлений, им бы воспользовались, и очень жестоко. Жаль, конечно, что он не может сменить фамилию.
— Юноша достаточно привязан к отцу, чтобы этого не делать.
— Вы не находите, что привязанность к тому, кто оставил дом и семью, вещь несколько непрочная? — Рокэ не ответил, и Квентину оставалось только гадать, что он об этом думает. Оставив надежды забрать кофейник, он вздохнул и поднялся, направляясь к выходу. — У вас здесь уютнее, чем дома, я уже говорил?
— Говорили. — Рокэ проследил за его взглядом, окидывающим кабинет. — И я продолжаю настаивать, что главное украшение этого помещения — Моро.
Чёрный кот повёл ушами и довольно зажмурился.
========== 14. Марсель ==========
Марсель снова застрял в книжном магазине. Это произошло против его воли: противный февральский вечер, у очередной подруги — то ли Лизы, то ли Марии — разболелась голова, Рокэ всё ещё не отвёл его за фарфором для папеньки и, видимо, не отведёт никогда, а вечер убить надо. Литератор прошёлся по Багряному проспекту в поисках нужной лавки, но без Алвы было скучно бить фарфор, поэтому он совершенно случайно оказался на любимой Цветочной улице в тихоньком, но огромном книжном.
Он часто слышал в свой адрес, что ну не может такой повеса часами застревать в подобных местах. Ещё бы, мол, в библиотеку отправился. Валме и сам бы по себе не сказал, что книголюб, но его тяга к стихосложению и написанию трогательных писем женщинам привела к… собственно, к его нынешней профессии.
От размышлений о своем призвании и копания в очередной книжной полке Марселя отвлек телефонный звонок — хорошо, что беззвучный, было бы совсем неприлично. С недовольным ворчанием поставив на место томик французской поэзии, он глянул на неизвестный номер. Это ещё что? Явно не прекрасная дама. Уж на что, а на прекрасных дам у Валме было чутьё даже через неживой вибрирующий мобильник.
— Вот и подождёте, сударь, — пробормотал он, игнорируя чей-то зов.
Долго игнорировать не удавалось: звонили вежливо и настырно, как-то даже угрожающе, всё ещё звонили. На удачу, рядом как раз расположилась толстенная телефонная книга, а звонили из города — значит, найдутся. Воодушевившись и почувствовав тягу к шпионажу, Марсель полистал неприятные на ощупь страницы и номер нашёл.
— Как бы высказался наш друг Робер, — пробормотал Валме, — раздери меня лобстер. И в краба затолкай.
— Какого краба? — полюбопытствовала сотрудница магазина. Марсель вздохнул и отказался от помощи. Она была очень миленькой, но не сегодня. Или до тех пор, пока он не решит, какую эмоцию стоит изобразить, когда тебе звонит Алваро Алва.
Может, сделать вид, что он вообще не знает такой фамилии? Нет, с ними не прокатит… Удивляться тому, что у ни разу им не виденного живьём родителя Рокэ есть номер и какое-то намерение в отношении Марселя, тоже было глупо.