— Я наоборот, — вежливо ответил Валме. — То есть, я догадывался, что всё плохо, но не думал, что так… опасно. Чёрт возьми, Рокэ, во что мы вляпались в этом спокойном городке?
— В жизнь, — философски заметил Алва. — Не драматизируй, ты становишься похож на студента в разгар сессии. Скоро всё уляжется, а потом…
— А потом?
— Тебе кофе с корицей?
Больше всего Марселю хотелось запустить в него корицей за эту недосказанность, но он только вздохнул и протянул склянку.
***
Вечером в субботу Робер переживал, причём переживал за всех и сразу. За Дикона с его родителями, который только написал, что всё в порядке — но будь всё в порядке, он бы позвонил и болтал часа четыре. За Марианну, у которой не ладилось с меню. За Матильду, за Альдо, за Матильду с Альдо; за то, что он очень давно не видел Альдо, и это было отвратительно с его стороны; за Рокэ, в конце концов, хотя ему бы это явно не понравилось. Решив не сходить с ума от непонятных предчувствий, Эпинэ просто позвонил всем по очереди. Альдо был чем-то жутко занят и, кажется, не хотел с ним разговаривать, Матильда и Ричард не отвечали, и только Алва оказался неожиданно свободен, предложил ему выпить и заодно свою компанию.
— Я ещё собирался позвонить Валме, — признался Робер, открывая кафе, прикрытое по случаю отъезда хозяйки. — Он к нам не присоединится?
— Не сегодня. Но я предложил, — Рокэ без вопросов завернул на кухню и сам нашёл бутылки. — Так что там ваши предчувствия?
— Не то чтобы предчувствия, — запнулся Эпинэ. — Скорее… такое ощущение, что что-то пошло не так и катится, а я не могу поймать.
— А надо ли ловить? — спросил Рокэ. — Ваше здоровье…
Через полчаса он уже убедился, что не хочет ловить какие-то предчувствия, а хочет на воздух и желательно с закрытыми глазами. Сказывалось не столько выпитое вино, сколько навалившаяся, непонятно откуда взявшаяся усталость.
— Наверняка вы знаете, что у Марианны есть чудесный балкон, — говорил Рокэ, вытаскивая его из кресла и ведя куда-то влево и вверх. Робер знал, Робер прекрасно знал этот балкон, на нём они с Марианной пели и целовались, а ещё пили вино и любовались городом; интересно, что на балконе делал Рокэ? — Пойдёмте, сейчас самое время…
— Для чего? — сумел выговорить Робер. Счёт шёл уже не на бокалы, а, пожалуй, на бутылки, и Эпинэ не осмелился бы посчитать, сколько в нём сейчас вина. Наверное, господин проректор либо был очень сильным, либо очень жаждал показать ему балкон. Скорее всего — и то и другое. Потому что вытащить Робера из уютного кресла и заставить сделать несколько шагов по лестнице в нынешнем состоянии… Впрочем, для Алвы это расстояние — ничто, Алва не пьянеет вообще, судя по слухам коллег и комментариям Валме, который лично пытался его перепить.
— Полюбоваться закатом, конечно же. Давайте, Ро, ещё немного…
«Ещё немного» — это были те два шага, необходимые ему для того, чтобы упасть в очередное кресло. Робер перешагнул порог и упал, просто рухнул в пластиковый стул, какие даются в дешёвых отелях, с видом на город О. Рокэ не соврал: закат стоил того. Алые и рыжеватые краски крупными мазками ложились на черепичные крыши, тут и там торчали домики с трубами разного размера и разной ширины, вид на университет не открывался, но были другие высотки — далеко, очень далеко. Солнечные лучи жарили лицо, а блики плясали по векам, мешая сосредоточиться, впрочем, зачем сосредотачиваться — они же не на работе, в конце концов! Поэтому Робер позволил себе вытянуться в кресле, вернее, в стуле, положив ноги на низкие балконные перила, и утонуть в бесстыдно-рыжем, бесконечно оранжевом закате. У него не было выбора — солнце поглощало, заставляло следовать за собой.
— Нам надо следовать за солнцем, Ро, — подтверждая его мысли, раздался голос Рокэ. Первый проректор, несмотря ни на что, подливал: он утянул с кухни бутылку и бокалы, как же донёс вместе с самим Робером?! — Оно всегда право…
— Солнце?
— Да.
Казалось бы, глупо переспросил, но Алва всё равно ответил. Можно продолжать:
— Почему? Солнце закатывается каждый вечер, оно падает во мглу… — на уме у Эпинэ вертелись сотни и тысячи неповторимых метафор про солнце, достойных самого Марселя Валме. Рокэ покачал головой, или ему показалось, что так шевельнулась тень.
— Закатывается, ну и что? Каждое утро, с рассветом, оно просыпается вновь. Восстаёт из мглы, как вы сами и сказали. Солнце возвращается, какой бы непроглядной ни казалась эта тьма… Вам не кажется, что нам стоит у него учиться?
Робер задумался, насколько мог. Восставать из мглы — это хорошо. Это важно, это надо уметь. Что имел в виду Алва? Он действительно имел что-то в виду или просто так сказал? Робер скосил глаза. Рокэ был рядом, в каком-нибудь полуметре, в точно таком же дурацком дешёвом стуле, как и у него, сидел и жмурился на закатном солнце; это солнце рисовало на нём солнечные блики, делало жизнь ярче и теплее… Проректор улыбался. Ничего хорошего не случилось уже давно, во всяком случае, это хорошее прошло мимо Эпинэ, а он улыбается, и хоть бы хны…
— Люди — странные существа, — пробормотал Робер, подумав, что пить больше не стоит, и всё равно протянув руку за бокалом. Вино слегка горчило, может, от дурных мыслей? — Не знаю, к чему я это…
— Продолжайте, Ро — сказанное на закате всегда к месту…
— На закате или под красное? — неожиданно глупо для самого себя хихикнул Эпинэ, но мир от этого не рухнул, и он продолжал: — Так о чем я… Валме каждый день словно светится, а в последнее время какой-то нервный… Рокэ, успокойте меня, с ним все в порядке?
— Откуда же мне знать? — пожал плечами Алва, пригубив вино с таким видом, будто оно действительно на него никак не влияло. Хотел бы Робер похвалиться такой же устойчивостью, но его самого вело уже трижды, если не четырежды, хоть бы было, чем закусить. — Люди — существа слишком странные. Многогранные, если позволите так выразиться. Люди не схемы, чтобы повторять друг друга и чтобы следовать чужим идеалам и правилам…
— Представьте себе Валме в виде схемы, — не удержался Эпинэ. Рокэ только рассмеялся: нет, он всё-таки пьян, хотя и не заметно сразу… — А вы, Рокэ? Вы тоже не схема?
— Я… — он как будто задумался и, ни секунды не сомневаясь, налил себе ещё. — Прямо сейчас я лежу на солнце и разговариваю с вами. А выводы из этого, Ро, могут быть какие угодно…
Они сидели на жарком, жгучем, неповторимом закате и пили вино, разговаривали о жизни и о смерти, смеялись и пили ещё, а солнце никак не хотело засыпать — оно горело алой дугой над родным или ставшим родным городом и было вечно, вечно, вечно…
========== 18. Квентин. Марсель ==========
— Я не заместитель и даже не друг великолепной Матильды, так что будьте откровенны с первого раза, — с порога заявил ему Валме. Квентин только повёл плечами: уж сегодня-то правда точно на его стороне.
— Не подозревайте меня в том, чего я ещё не совершил. Мне нужен был любой человек со словесной кафедры.
Дорак, как минимум, не солгал: ему предстояло разобрать немаленькую стопку отчётов, а некоторые — подкорректировать. Разумеется, в рамках своих полномочий, чтобы сгладить острые углы и лишить будущих читателей впечатления, что ОГУ трещит по швам.
ОГУ, конечно, трещит, но сладкоголосым чинушам об этом знать не обязательно.
— Хотите, чтобы я документы подделывал? — оживился литератор и плюхнулся в кресло. — Готти, иди погуляй…
— Подредактировал, — поправил Квентин, глядя вслед затрусившему в коридор волкодаву. — Я бы справился сам, причем с великим удовольствием, но в этот раз с нас запросили в два раза больше обычного.
— С радостью избавлю ваши бумаги от ереси, господин председатель. Нет ничего приятнее, чем баловаться со словами, — практически пропел Марсель, просматривая первый попавшийся текст. — Хотите убрать всё, что касается всяких раканов и окделлов? Боже ж ты мой, когда Окделл выветрится из этих стен…
— Никогда. Хотя его сын сумел изменить моё мнение о себе, — признал Квентин. — Я не ожидал от него таких определённых решений. Эгмонту хотелось лавировать между своим понятием чести, работой, студентами и великой целью реформатора, а ребёнок взял и послал к лешему нашего друга Штанцлера.