— Ав, — поднял голову Готти.
— Нет, милый, погорелец от нас съехал. Я не потерплю в своей квартире этого жаворонка, он мешает мне спать и видеть сны.
— Всё ещё не верится, — пробормотал Робер, чувствуя, как хорошее настроение утекает сквозь пальцы. — Вы правда считаете, что Альдо мог устроить поджог? И аварию, и…
— Этого никто не говорил, — возмутился Марсель, по литературной привычке придравшись к словам. Робер знал, что сам Валме мог бесконечно устать, но язык у него не уставал никогда — вот и продолжал вещать: — Если сопоставить всё, что мы знаем от великолепной деканши, прекрасной Марианны и тебя, получается, что твой Ракан вообще жертва…
— Жертва?!
— Ну да. Собственного золотого характера, — ехидно завершил фразу литератор. — Не имею желания копаться в его светлой голове в поисках мотива преступления, этим стоило заняться тебе… Но в криминальную банду он сначала вляпался, а уже потом начал использовать их в своих целях. И то Матильда считает, что не по своей воле.
— А ты так не считаешь? — понадеялся Эпинэ. — Мне не нравится версия насчёт его здоровья.
— Я воздержусь. Он твой друг, этот Ракан, а в пожаре безнадёжно сгинул мой блокнотик. Такое не прощают, Робер!
Робер сильно сомневался, что Валме не шутит, но ему было не до канцелярии.
— Если бы я был внимательнее, ничего бы не случилось, — покаялся он, продолжая чесать Готти свободной рукой. Это успокаивало. — Вернее, не совсем ничего… Но не надо было запускать его. Кстати, я недавно встречался с Эгмонтом, он вообще не в курсе…
— Не в курсе чего именно? Полагаю, что всего, — Марсель зевнул и жестом переманил Готти к себе. — Ты ж моя лапушка… Это не тебе, Ро.
— Спасибо, догадался.
— Бедолага Эгмонт уже сто лет в обед не имеет никакого отношения ни к универу, ни к твоему Ракану, ни даже к собственному сыну, — пожал плечами Валме. — Только он умудрился стать символом свободы, ну, как голубь какой-нибудь. Или голубь у нас мира? Неважно, ещё какой-нибудь нежной птички, на которую теперь ссылаются все, кому не лень.
Робер не мешал ему перебирать летучую живность, немного обидевшись за Эгмонта. Он же не виноват, что по стечению обстоятельств потерял работу и был вынужден даже покинуть дом… Эпинэ знал его не очень близко, но знал, и был уверен: наверняка старшего Окделла вынудила уехать либо настоящая нужда, либо Мирабелла. Второе бездоказательно, но как реалистично! Робер так и видел, как грозная матушка Дика пеняет мужу за то, сё, пятое да десятое, и в итоге он просто уезжает.
Но ведь вернулся. Да, поздно, да, к холодному очагу… А ведь человека и вправду жаль. Интересно, приехал бы Эгмонт обратно в О., не оставайся здесь его семья? Город хранит слишком много воспоминаний, и не все они приятны.
— Марсель, когда защищают диплом магистры-историки? — поднял голову Эпинэ. — На этой неделе?
— Да, вроде бы. Хочешь полюбоваться на Третью мировую? — ослепительно улыбнулся Валме. — Я тоже. Думаю, нас пропустят.
Устало кивнув, Робер ненадолго прикрыл глаза руками, а потом услышал чужое хихиканье.
— Ничего-ничего… — фыркал литератор. — Сначала вы у него привычки тырите, потом — фразочки, вот так оно и происходит…
***
Выпускающихся историков было совсем мало, комиссии — и того меньше. В кабинете стояла духота, по лавкам переползали прибывающие магистры и преподаватели, шуршали бумаги, жужжали компьютеры, и среди всего этого ленивого хаоса определённо не доставало Рокэ. Если бы Марсель не был вынужден любоваться сзади на макушку Ракана и выслушивать вздохи Робера по макушке Ракана, он бы и не вспомнил, что первый проректор должен здесь присутствовать.
— Профессор Вейзель, вы что-то потеряли? — вежливо спросил Марсель. Декан остановился на пороге и хмуро взглянул на него:
— Вы знаете, что. Будьте так любезны, Валме…
— Буду любезен. Обожаю быть любезным, — Марсель набрал номер и выждал несколько напрягающих слух гудков, после чего по ту сторону провода звякнуло, брякнуло и по-женски хихикнуло. — Так, душа моя, это что за звукоряд?
— Какие-то проблемы? — невозмутимо отозвался Рокэ. Правда, хихиканье притихло. — Дай угадаю, меня ищет Курт?
— Не то слово. С собаками ищет. Чем ты так очаровательно звенишь?
— Ложкой для мороженого, если этот факт как-то изменит твою жизнь.
— Рокэ, ты… — Марселя разрывало между «невыносим» и «великолепен», и он покосился на Вейзеля в поисках поддержки. Вейзель испытывал к господину проректору отеческие чувства, и Валме всё ждал, когда декан по-отечески схватится за ремень. — Ладно, с профессором договоритесь сами, но ты там надолго, э, занят?
— А когда меня ждут?
— Десять минут назад, прелестно, не правда ли?
— Значит, я буду через час, — заявил Алва. — Или через полтора.
— Слушай, ты, Бандерас… — литератор чуть не задохнулся от возмущения, когда трубку таки повесили, даже не дослушав. Ничего необычного, но возмущает же!
— Так что? — осведомился Вейзель. Марсель почувствовал прилив дружеских чувств и решил, что должен во что бы то ни стало упасти первого проректора от клеветы.
— Да он мороженку лопает, — брякнул Валме прежде, чем поймал себя за язык. — Ой… Я фигурально! — И, пока его самого не приплели к следствию, деловито сказал: — Что ж, я думаю, вы там можете начинать… да, Робер?
***
Рокэ заявился в тот момент, когда все уже расслабились и перестали его ждать. Более того, пришествие Алвы удивительным образом совпало с выступлением Альдо Ракана. Марсель восхитился, Робер застонал, Вейзель как будто помолился, но правда ли и за кого — Валме не расслышал.
— Прошу простить, я немного задержался, — нахально сообщил проректор полтора часа спустя, как всё началось, и занял скромное местечко с краю. — Продолжайте, молодой человек… У нас, в конце концов, время есть, спешить некуда, одним словом — не горит.
Марсель, чтобы не заржать в голос, ткнул локтем Эпинэ. Тот опять превратился в нерв и не среагировал. Интересно, что будет? Рокэ издевается уже с порога… Марсель посмотрел на Ракана. Ему нечасто доводилось испытывать это удовольствие, во многом потому, что блондинчик не пренебрегал прогулами и не чтил литературу. Что ж, магистр-историк-революционер-неудачник выглядел так, будто его заставили сожрать лимон, причем не один.
— Да, продолжайте. — Научника Ракана, то бишь Вейзеля, не сбить с толку даже пушечным залпом. Или сбить, но так умеет только Рокэ. В этот раз декан, видимо, подготовился к неожиданностям — и наверняка знал заранее, что его подопечному будет несладко.
— Как вы мне говорили, господин проректор, — огрызнулся Альдо, — опоздание — признак неуважения…
— Я всего лишь довожу дело до конца, теперь мы можем не уважать друг друга взаимно и на полном основании, — заверил его Алва. — Но, признаться, это было горячо. Обычно на таких мероприятиях кусаются с другой стороны кафедры…
— Вот именно, — тихо простонал Робер. — Почему они оба завелись, как в последний раз?!
Про последний раз Марселю не понравилось, но от разных дурацких мыслей отвлекала драма на кафедре. У самого литератора были некоторые проблемы с исторической наукой, если конкретно — Валме знал ровно столько, сколько полагалось вокруг того или иного писателя. Остальное наводило на него тоску зелёную, только если рассказывал не Рокэ. Не то чтобы исторические баталии менялись в зависимости от рассказчика, но не слушать Рокэ было страшно, да и говорил он поинтереснее любого учебника. И всё равно этой базы Марселю не хватало, чтобы понять, какие такие тонкости освещает выпускная работа Альдо. Что-то там про католиков с протестантами… Фи.
А вот фон не укрылся от любопытного взора Валме. Ещё бы, ведь с цепи сорвались все: Ракан то и дело огрызался с кафедры, но чем больше он огрызался, тем чаще он ошибался впоследствии, что только наводило на размышления о его психике. Вейзель непреклонно наставлял его на путь истинный, несмотря на то, что шансы априори на нуле — даже не разбираясь в вопросе, Марсель сам начал вылавливать огрехи и понимать, что Ракану, мягко говоря, конец. Может, что-то изменилось бы, не раздражай его Алва намеренно и специально, но не присутствовать первый проректор не мог, а раз он здесь, то все должны быть готовы защищаться… Нет, они определённо сведут друг друга в могилу, и если свихнувшийся магистрант выбрал непосильные методы и несколько раз облажался, то господин проректор мастерски выводил его из себя, не прибегая ни к какому криминалу.