Громко и отчаянно тикали часы: им тоже хотелось выбраться, да некуда — стрелки бьются о стекло и там же остаются, а солнечный свет в кухню Окделлов не проникал с того дня, когда Эгмонт вернулся из университета в последний раз. Нашёл ли он работу на этот раз? Отец разъезжал по городу в поисках нового места, но что-то всё время не складывалось, и в итоге он отправился дальше, за пределы О., так как поклялся — что бы ни случилось, а семью он прокормит. Какие-то деньги приходили, но они таяли так быстро…
Ричард с ужасом обнаружил, что рыбы ещё половина тарелки. Они уже давно не голодали, да и голодали совсем недолго — от силы месяц, когда было совсем туго, но не доедать при Мирабелле было никак нельзя. Сестрёнки покорно едят, ему ещё никогда не было так жалко девочек… Господи, почему, ну почему?!
— Ты повидал Августа?
— Я рассказывал, — едва не огрызнулся Ричард, — что мы с ним виделись в первый день учёбы.
— Прошло уже достаточно времени, Ричард. Ты должен уделять больше внимания человеку, который до последнего защищал отца.
Ты должен, тебе стоит… и почему она делает упор именно на этом? Дядюшка Август уже даже не друг семьи, не хороший человек, не почтенный учитель, а просто — тот, кто до последнего защищал отца. Матушка говорила прямо, что ей не нравится, где учится Дик, но это уже перебор по отношению к самому Штанцлеру!
— И кстати, — совершенно не кстати добавила Мирабелла, — я ещё не созванивалась с отцом по поводу твоего обучения. Ему вряд ли понравится, где…
— Почему? — не выдержал Ричард. За столом стало тихо, до мурашек тихо, только часы продолжали упрямо и глупо тикать. — Почему ему не понравится? Отец работал там много лет, он должен любить…
— Отец, — звенящим голосом перебила матушка, — любил своих студентов, любил свою работу, но не то, что с ней сделали. Люди украшают место, а иногда и портят его. Коллеги твоего отца поступили предательски… Эгмонт был…
Дик выронил вилку, и она звякнула, а матушка не заметила. И так каждый раз, стоит заговорить об Эгмонте. Айри выскочила из-за стола: только ей можно было так делать, ссылаясь на астму, хотя, Дик был уверен, сейчас сестрёнке стало нехорошо по-настоящему. Он и сам бы с радостью убежал и прилёг, вместо матери и рыбы…
— Все они, все, — завывала, вернее, наговаривала матушка — это из-за тишины вокруг и идиотских часов её голос напоминал вой ветра в глухую полночь. — Все оставили его. Первый проректор и этот старый председатель отдела кадров играют всеми вами, как марионетками, и никто ничего не чувствует. А кто почувствовал — того в университете не стало!.. Они против свободы слова, свободы мысли, против свободы вообще… Не такого мира хотел твой отец!.. Ужасный человек проректор…
Ричард опустил голову. Смотреть в тарелку и есть рыбу. Есть рыбу. Смотреть в тарелку. Не слушать матушку, даже если она попросит пересказать — гадать не надо, всё ясно без лишних слов…
Матушка говорила, Дик слушал, противостоять ей он всё ещё не научился. Через какое-то время вернулась Айрис, она дышала тяжело. Как странно: Мирабелла минут десять говорит об ужасном проректоре, а перед глазами Ричарда — смеющийся человек, который купил ему мороженое…
Часы тикали, матушка говорила. Дик представил, что тушёная рыба — это щербет, и набросился на последний остывший кусок.
========== 6. Ричард ==========
Поздняя осень давила на плечи дождями, облетающие листья прилипали к колёсам велосипеда, брызги луж пачкали одежду, а ещё у Ричарда Окделла рухнул мир. Сегодня был последний день, когда они могли попроситься к преподавателям на исследовательскую работу, и по совместительству тот же день, когда госпожа Ариго собиралась ответить Роберу. У Дика было плохое предчувствие с самого утра, но ни матушкины занудные наставления, ни настороженное личико Айрис, ни кошки, ни прохожие, ничто так не тяготило его, как приоткрытая дверь в кабинет Катарины. Он знал, что там Робер, и это успокаивало и раздражало одновременно, но больше всё-таки первое: ведь Дик ещё не оставался с Ней лицом к лицу… У них даже иностранного языка ещё не было, только со следующего полугодия, и Ричард волновался, как никогда.
И не зря. Ему отказали.
— Поймите меня, дорогой Ричард, — лучшая женщина в мире грустно и виновато теребила косу, сидя за столом, и Дик простил бы её всё на свете, только Катарина просила не прощения, а понимания. — Моё здоровье не позволяет брать больше троих студентов… очень, очень жаль, что так вышло, ведь вы хотели именно ко мне — не знаю, чем заслужила… Но проблема не в этом. Ради тех ребят, кому я пообещала ещё в прошлом году… знаю, что вы думаете — у старших преимущество…
— Вовсе нет, — выдавил Ричард, не в силах наблюдать, как она волнуется.
— Спасибо, — устало улыбнулась Катарина. — Проблема, я повторюсь… ведь вы с Робером были так уверены, что даже не подыскали запасной вариант?
— К сожалению… — Это было так: Дик бы отправился к профессору Райнштайнеру или к господину Литенкетте, но самые классные преподы с кафедры точных наук, естественно, были заняты в первую очередь. Остальных он знал плохо и, если честно, не очень хотел, а Роберу пока нельзя. — Госпожа Алати тоже взяла своих выпускников…
— Мы не можем оставить вас без руководителя, — решилась Катарина. У Ричарда кольнуло сердце: она так заботится о нём! Как о студенте, но всё же… — Конечно, срок вышел и вы опоздали, но это моя вина, поэтому…
— Максимум — моя, — наконец вмешался Робер. — Или Дикона.
— Дикон? — повторила лучшая женщина, и Ричард чуть не умер на месте. — Это ваше прозвище? Какое оно замечательное…
— Спасибо, — он почему-то охрип. — Отец прочитал, что это… устаревшее сокращение от моего имени. С тех пор… я Дикон.
Она больше не произносила этого вслух, но, Ричард надеялся, хотя бы раз повторила про себя. Когда они с Робером вышли, он едва не рухнул на ближайший диван в коридоре кафедры, но всё же удержался.
— Не падай духом, — неправильно истолковал его эмоции Эпинэ и похлопал по плечу. — Кузина что-нибудь придумает. Ты действительно так сильно к ней хотел?
— Да, — ограничился Дик. — Знаете, спасибо большое за помощь, лучше так, чем вообще не попытаться… я пойду? Пара уже началась…
Он дождался, пока Робер уедет на лифте, потом отошёл за угол и сел на подоконник. Ричард почти дошёл до лестницы, почти. Почему-то было невыносимо сейчас, после этого провала, идти на лекцию. Лекция — не семинар, он спишет у Арно… если Арно здесь, конечно же… У Валентина Заразы-Старосты Придда была в запасе куча историй о прогульщиках, которые, как наркоманы, один раз попробовали и оторваться не могут. Бред, думал Ричард, но всё равно боялся. Может, не стоит? Может, заставить себя и…
Дик представил, как его расспрашивают о руководителе. Ну как ты, выбрал? А кого? А почему нет? Ха, как говорит физрук… тебя выгонят взашей!.. Как твоего отца… Такие разговоры Ричард уже слышал, и не раз, но хоть не от своих друзей. Ребята тактично молчали, но вот остальной универ, особенно старшие… те, кто помнит здесь Эгмонта.
Нет, это свыше его сил. Ричард повертел головой в поисках укрытия. А прогульщики вообще прячутся? Ему стало даже стыдно — не знать, как прогулять и куда потом деваться! Но раз уж встал на эту дорожку, надо идти до конца. Ещё минут пятнадцать он посидит здесь, в сквозном коридоре, никуда конкретно не ведущем, а потом выйдет на улицу и поедет… прямо под дождём! И плевать, если он простудится!
— Ричард, это вы? — окликнули его через двадцать минут на лестнице. Дик вздрогнул и обернулся: Катарина! Она! Чувство стыда заставило его щёки загореться, они полыхали почти до боли. Но госпожа Ариго не спросила, что он здесь делает. — Слава богу, нашла… думала, придётся все корпуса обойти… у вас найдётся минутка? Я, кажется, знаю, что делать…
***
Поднимаясь по лестнице в главном корпусе, Ричард думал, что он ошибся. Хуже быть не может? Ха, нет уж, вот теперь всё действительно плохо. И не вывернешься, и не обвинишь никого — кругом виноват сам. Скатился до среднего балла у требовательного профессора Райнштайнера, пропустил своё счастье в лице научного руководителя Катарины, записался в прогульщики и пропустил уже несколько пар подряд, и то потому, что страдал. А теперь стоит напротив кабинета первого проректора и не имеет понятия, что он должен говорить.