В первые дни моего сотрудничества с англичанами я испытывал огорчение оттого, что ни один из тех, с кем я был напрямую связан, не говорил свободно по-русски, и лишь впоследствии мне стало известно, что среди сотрудников спецслужб имеется немало блестящих лингвистов, чем разительно они отличаются от остальной части населения. Я знаю, например, одного сотрудника, который свободно владеет и арабским, и польским, и еще одного, одинаково бойко изъясняющегося и на французском, и на немецком, и на финском. Для курировавшего меня офицера Эндрю не представляло никакой сложности перейти в разговоре со своим собеседником на любой из пяти языков: немецкий, русский, чешский, сербскохорватский и шведский.
Однако больше всего поразили меня в англичанах их неизменные учтивость и доброжелательность. Поскольку они не предвидят от встречи с вами чего-то нежелательного и потому априори считают вас хорошим человеком.
И это тоже совсем не похоже на то, что всегда наблюдалось в Советском Союзе, где суровая, трудная жизнь настолько огрубила, ожесточила и измотала граждан, что они живут в постоянном страхе перед очередными напастями и боятся стать жертвами чьей-то злобы или, по крайней мере, сарказма. Я и сам был подвержен подобным комплексам, всегда настороже, готовый ответить ударом на удар. Поэтому, оказавшись в Англии, я несколько раз повел себя самым непозволительным образом: заранее ожидая какой-нибудь нелицеприятной или саркастической реплики в свой адрес, я бывал резок порой в разговоре с друзьями, пока не понял, наконец, что никто не собирается меня обижать или ставить в неловкое положение, что все настроены дружелюбно.
Другой характерной чертой англичан, как мне представляется, является чувство ответственности или обязательность, невмешательство в личную жизнь и терпимость, уважение к иностранцам. Ни в одной стране мира, если не считать Новой Зеландии, да и то лишь с известной натяжкой, не наблюдается столь высокой культуры поведения, как в Англии, — вежливость, обходительность и чувство такта англичан общеизвестны. Мне не раз приходилось убеждаться также и в искренности и непосредственности англичан, не утративших еще способность любоваться такими обыденными вещами, как плывущие по небу облака, солнечный закат, море, не говоря уже о цветах или пейзажах. Я не сомневаюсь, что такими же точно людьми были и мои соотечественники в России девятнадцатого века, но коммунизм разрушил все, что было, и вверг людей в столь ужасные условия, что им уже стало не до сантиментов или любования природой.
Конечно, если подойти к англичанам с позиций значительной части российского населения, то им свойственно и немало причуд, таких, например, как озабоченность достоинствами и недостатками хвойных и широколистных деревьев, цветущей желтыми цветами сурепицы, серых белок и канадских гусей. Однако только в процветающем обществе, не озабоченном какими либо серьезными проблемами, люди могут волноваться из-за таких в общем-то мелочей. В связи с этим мне невольно приходит на память один сельский житель в Норфолке, который при встрече со мной пожаловался на то, что жить становится изо дня в день хуже и хуже, И все потому, что повсюду открываются неизвестно зачем ресторанчики и вдоль улиц устанавливают рядом фонари. Если бы ему довелось пожить хотя бы пару-другую недель где-нибудь в российской глубинке, он бы, не сомневаюсь, по-иному заговорил, и то, на что он сейчас сетовал, показалось бы ему пределом мечтаний.
А чего не любят англичане? Что вызывает их неудовольствие? Да сущие пустяки! Об этом, в частности, можно судить по некоторым их досадливым репликам. Например: почему третья радиопрограмма прекращает вещание вскоре после полуночи? Почему люди никак не научатся правильно держать вилку? Почему во время званых обедов разговор на серьезные темы откладывается до кофе; ведь люди к тому времени настолько устают, что уже ничего не соображают.