Вот и в тот-то день отец Никодим порог-то переступил храма, а там кодла сидит, человек восемь, все местные, пьють, заразы, да курят, костер разожгли, а мусору кругом – как на свалке, ей богу. Нехристи, что с них взять.
Отец Никодим вроде как сначала и глазом не моргнул на прихожан-то этих, слышь, поволок сквозь свалку-то подсвечник, что в молельне взял, до середины храма дошел, встал напротив того места, где иконостас раньше стоял, шептать молитвы начал.
А кодла-то сидит, глазами хлопают, интересно. Забава им – живой поп пришел, это ж надо! Ну, бабки на них, ясно дело, зашипели – убирайтесь, проклятые, не видите, батюшка к нам приехал, может, хоть страху на вас когда нагонит, давайте уматывайте. А те уж под этим делом, ну, выпили, и с места не трогаются, всё ухмыляются, да гогочат. Тут батюшка на них и зыркнул строгим взглядом, добры бы люди сразу струхнули, а этим хоть бы хны, да еще кричат ему: мол, ага, так от твоего взгляда-то мы все и обоср… ох, прости Господи, кричат, мол, давай пой и не оглядывайся, или чо ты там приперся делать. Ну, отец Никодим перекрестился, голову вверх задрал, осмотрел своды, да небу, купола-то, видишь ли, тогда ж не было… да небу, значит, моргнул, ну и – как бабки рассказывали – пошел быстро на костер. Пацанье-то так и вскочили, думали – сейчас их выкидывать начнут. А Лешка рыжий, за рекой живет, тогда ему лет восемнадцать стукнуло, первый олух на деревне был, так тот прям так и ляпнул батюшке: «Ты поп, – говорит, – только подойди, я тебе вмажу сразу», – ну и, оскорбил его еще как-то, это Никодима-то, ангела-то нашего! А тот, вот не я говорю, бабки рассказывали, встал как вкопанный и вцепился взглядом за этого Лешку-то, и смотрит на него, как сквозь душу ему, и говорит чуть погодя: «А ты бы, Алексей, домой шел, сестра у тебя скоро преставится, – это помрет, значит, – ты бы, – говорит, – простился с ней, все-таки она тебя вскормила».
Леха, да и все другие, аж дар речи потеряли. Ну, допустим, имя батюшка мог краем уха услышать, когда в церковь вошел, пока сыр бор, но откуда про сестру-то знал? Она ведь, бедная, в те дни и, правда, маялась, болезнь нехорошая у нее была, не для твоего светлого знания, да и, правда, она ж Лешку-то кормила вместо матери, пока мать все на вахты по деньги ездила. Ну, не мог обо всем этом пришлый человек знать, только местный, да только местным-то отец Никодим не был никогда – признали бы сразу бабки, они-то по этой части профессорши. А отец Никодим-то еще Лешке чего сказал: «Друзей своих пошли могилу копать, а то послезавтра дожди пойдут, быстро развезет всю дорогу на погост, послушай меня».
Тут уж и вовсе дрожь по всем побежала. А еще факт, бабки говорили, как сказал то батюшка про погоду, то тут сразу закапало на них с неба дождем – крыши-то не было, а где была – та худая. Но это уж бабки мистику нагоняют, ничего, поди, не капало, но вздрогнули, будь здоров, тогда, это точно! Леха так и пошел вон из храма – белющий весь, вот как занавески на окнах, за ним и кодла его потянулась, все, значит, обомлевшие, ага.
В тот же вечер сестра-то и умерла у Лехи, схоронили ее недалече от моих-то родичей, и еле успели закопать в земельку, тут-то дождь хлынул, каковых еще не бывало, как сейчас помню, земля с водой смешалась. А батюшка-то Никодим в храме до ночи молился, дождь как из шланги, а он стоит, молится, читает акафисты, и свечи-то горят, не тухнут под дождем. Сам видел, что не тухнут.
Вот так и заявил о себе отец Никодим, так и познакомились с ним местные. Ой, а что дальше-то было, так это хоть житие пиши.
Он, значит, батюшка-то, ага, с нашими знакомиться сразу начал, да и после того как про сестру-то Лешкину провидел, к нему мал по малу люди сами потянулись. Не то, чтобы к Богу сразу все потянулись, или на службы ходить стали, но на улице то и дело спросят чего у отца, посоветуются – у кого муж пьет, у кого ребенок болеет, у кого мать при смерти – на кого, вот, помолиться и свечку кому ставить? Храм помаленьку заделывать стали, ну пока токмя фанерой окна забивали, да на крышу шифер, какой был, накидали, все теплее. А уж и благодать, то, какая была уже тогда! Зайдешь, особенно на вечернюю-то службу, все как в дымке синей под куполом, да над амвоном, и дымка эта все ниже, ниже, пока до самых до свечей не спадет, а огоньки ее как будто отгоняют, подпаливают края дымки той, и от того она как волна, и шипит время от времени – будто плавится воздух, и в том месте, и правда, видишь, как свет и темень борются. И смотришь, бывало, на этот вроде как поединок, да еще свечку поставишь и молишься за свет. А когда людей-то побольше, так и вовсе радостнее молиться, потому что пока люди в церкви есть – свету всегда быть, и тьме никогда не потушить его, вот что я скажу тебе, Илюшенька…