Григорий вернулся в костел и, проскользнув к тому месту, где только что сидел Ежи Бронивецкий, заглянул под скамью. Там ничего не было. «Теперь надо с него глаз не спускать, — решил Гриша, отправившись назад к себе. — Рано или поздно он меня на своего скрытного приятеля выведет. Ничего, все будете у меня в руках, а там и до Апостолов доберусь. Судьба им, видно, быть моими. В сущности даже хорошо, что Франц пока в больнице. Едва ли он скоро оклемается. Башку-то ему, говорят, грамотно раскроили. Пусть полежит, успокоится. Мне он теперь не очень-то и нужен, уголовник хитрожопый. А когда в себя придет, все уже будет кончено».
Миновав площадь перед исполкомом, Григорий повернул налево и зашагал к дому. По дороге он обдумывал план предстоящего разговора с Островским. Только бы он меня повесткой не выдернул. Переговорить надо на стороне, без лишних ушей и формальностей. «Пожалуй, сдам ему поляка. Но с условием. Тут ничего другого не остается. Пусть он его вертит, как хочет. Думаю, мент не откажется. Не должен отказаться. Выхода у него теперь нет. Начальство-то держит за горло… Сам говорил. Самолюбие ему не позволит артачится. Мне ж суток хватит, чтобы довести свой план до конца. Как-нибудь обойдусь и без помощников. Вот только, как с деньгами быть?» Вспомнив о деньгах, Григорий даже остановился: «А что если Островский возьмет и посадит Бронивецкого под замок? Что тогда? Как он мне деньги-то вернет? Вот еще задача… Но и не давать было нельзя. Понятно же, что с кем-то он договорился, и тот ему не на гармошке играть будет. Нутром чувствую, бумаги Юркевского там маячат, именно из-за них пан Простофиля зачастил в наш славный городишко. А там и камушек, который Франц из своих рук выпустил».
Напротив дома Серафимы Ивановны был припаркован УАЗик Виктора. Может, случилось что, подумал Григорий. Время, вроде, еще не обеденное. Он осторожно приблизился к забору и отстранив рукой ветку сирени, заглянул во двор. Входная дверь была открыта. Недолго думая, Григорий распахнул калитку и бросился в дом.
— Серафима Ивановна! — крикнул он, вбегая. — Вы где?
— Здесь я, Гриша, — донеслось сверху. — Убираюсь у Алевтины в комнате.
— А я смотрю, дверь открыта, машина витькина стоит…
— Витя, наверно, дверь не закрыл, — предположила Серафима Ивановна, появляясь на лестнице. — Минут десять, как к тебе пошел. Иди, что-то ему от тебя сильно надо. Приехал какой-то взвинченный, от простокваши отказался… Как поговорите, приходите, я обед накрою.
Поблагодарив ее за приглашение, Григорий двинулся к себе, гадая о том, что могло понадобиться от него родственнику.
Виктор сидел на ступеньках и читал газету.
— Наконец-то, — сказал он, поднимаясь на ноги.
— А что ж не позвонил? — спросил Григорий, пожимая его крепкую руку. — Я ведь мог и задержаться по делам.
— Какие там у тебя дела… Дела у прокурора.
— Зачем же так мрачно?
— Сейчас узнаешь.
— Случилось что-то?
Виктор сложил газету и бросил ее на стол. Было заметно, что он сильно взволнован.
— Случилось, Гриша, случилось, и еще может случиться.
— Ты загадками не говори, — насторожился Григорий.
— Франца убили.
— Ну, не совсем. Башку проломили, это — да. Он в реанимации лежит.
— В морге он лежит, Гриша!
— Помер?
— Не сам, помогли ему сегодня утром. Островский там как раз был. Говорит, пока с главврачом беседовал, кто-то проскочил мимо охраны и медсестер и придушил твоего приятеля.
— Какой он мне приятель? — обиделся Гриша.
— Какой никакой, а теперь мертвый.
«Вот как, значит, — подумал Григорий, — добил-таки Франца. Выходит, боялся, что сдаст он его. Зря боялся. Куцый бы милицию впутывать не стал, это было не в его интересах».
— Островский просил поговорить с тобой по-хорошему, чтобы ты бросил дурака валять и помог ему.