— Как же я ему помогу? — попробовал было изобразить недоумение Григорий.
— Ты мне дурочку тут не валяй, а лучше послушай, что я тебе скажу, — разозлился Виктор. — Игры ваши с Францем зашли слишком далеко. Очень я теперь жалею, что связался с вами. Вот почитай, что там старик Юркевский наговорил перед смертью. — Он швырнул к ногам Григория исписанные аккуратным девичьим почерком листы. — Ты думаешь, что один такой умный? Если уже моя сестрица нос туда сунула, то, поверь, те, кто этим интересуется, — и подавно.
— По-твоему, я ничего не понимаю? — начал Григорий, собирая разлетевшиеся листки. — Мне время, Витя, надо выиграть. Островскому я скажу все, что он хочет услышать, но прежде возьму с него слово, что когда украденные у Юркевского артефакты будут у него, он позволит мне ими воспользоваться. И вот тут мне твоя помощь очень понадобится.
— Опять в подвал полезешь? — поинтересовался Виктор.
— Именно.
— Ладно, только не тяни. Твой конкурент, может, уже где-то рядом шастает. Ты уверен, что у него к тебе нет вопросов?
— А с чего? — удивился Григорий. — Я с ним в доме Юркевского не был и за спиной не стоял, когда он Франца грохнул. Мы разными дорогами ходим.
— Дорогами разными, да цель у вас может быть одна.
— Это еще не известно. Кроме того, у меня есть козырь.
Он усмехнулся и подмигнул Виктору.
— Что за козырь? — насторожился тот.
— В свое время узнаешь.
Целый день Ежи Бронивецкий не находил себе места, поэтому, когда до назначенного агентом срока оставалось чуть меньше часа, он не выдержал, сел в машину и не спеша отправился к заправке окружным путем, чтобы убить время. Несмотря на эту наивную уловку, вся дорого заняла у него не более двадцати минут. Сидя в машине, он еще раз пересчитал деньги, хотя уже делал это у себя в номере не менее трех раз. Как ни странно, но теперь пан Бронивецкий был совершенно спокоен. Впервые с тех пор, как он приехал в Несвиж, у него появился аппетит. «Хоть бы какое-нибудь кафе построили, — подумал он, с досадой оглядываясь по сторонам. — Сейчас бы тарелку горячих фляков с горбушкой ржаного… Странный здесь народ, все у них как-нибудь, словно на время и не для себя. Живут сегодняшним днем».
Без пяти девять Ежи вылез из машины и уверенно направился по тропинке в сторону неказистого кирпичного строения, накрытого листами шифера, крепко прижимая к груди пакет с деньгами. Чтобы как-то взбодрить себя, он стал повторять вполголоса 27-й псалом Давида: Pan swiatlem i zbawieniem moim: kogoz mam si$ l^kac? Pan obron^ mojego zycia: przed kim mam si$ trwozyc? Gdy na mnie nastaj^ zlosliwi, by zjesc moje cialo, wtenczas oni, wrogowie moi i nieprzyjaciele, chwiej^ si$ i padaj^. Chociazby standi naprzeciw mnie oboz, moje serce bac si$ nie b^dzie; chocby wybuchla przeciw mnie wojna, nawet wtedy b$d$ pelen ufnosci[10].
Внутри клозета пан Бронивецкий, стараясь не дышать, приподнялся и, предварительно ощупав рукой углубление между шифером и стенкой, глубоко засунул туда пакет, после чего перекрестился и вышел. «Только бы не обманул, — думал он, направляясь назад, к машине. — От такого человека можно ожидать всего, чего угодно».
Дорога до поворота и обратно заняла двадцать минут. Для Ежи это была целая вечность. Мысленно он вел бесконечные диалоги: то со своим куратором, то с аббатом Сенкевичем, то с матерью, чей прах вот уже шесть лет покоился на Подгурском кладбище в Кракове.
Когда он вернулся, на заправке было все так же безлюдно. Только теперь недалеко от того места, где он припарковал машину, сидела крупная рыжая дворняга и с интересом наблюдала за происходящим. Начинали сгущаться сумерки. Заглушив двигатель, Ежи еще какое-то время сидел в машине, не решаясь подойти к туалету. Наконец он сделал над собой усилие. Никогда еще два десятка шагов не давались ему так тяжело. Казалось, что ноги его за эти двадцать минут успели налиться свинцом и потерять гибкость. В туалете царил сумрак. Черным глазом очка на него смотрела бездна. Пан Бронивецкий прислушался. Слышно было, как где-то вдалеке играет музыка. Он оперся о стену и решительно сунул руку в щель под шифером.
— Матка Боска! — в следующее мгновение вырвалось у него.
43
— Оставим машину у этой кирхи, — указав рукой на иезуитский костел, распорядился Вагнер, — и пройдемся пешком. Сегодня прекрасный день для новых начинаний.
— Доктор потянулся, бодрым шагом спустился с крыльца гостиницы и, перейдя дорогу, направился в сторону замка Радзивиллов. Генриху ничего не оставалось, как поспешить за своим боссом. По дороге к замку, проходящей по дамбе между двух прудов, Вагнер не проронил ни слова. Он глубоко дышал полной грудью, щурился на солнце и, казалось, даже наслаждался пением не только птиц, но и одному ему слышных ангелов. В таком приподнятом состоянии духа Генрих не видел доктора ни разу.
10
Господь — свет мой и спасение мое: кого мне бояться? Господь крепость жизни моей: кого мне страшиться? Если будут наступать на меня злодеи, противники и враги мои, чтобы пожрать плоть мою, то они сами преткнутся и падут. Если ополчится против меня полк, не убоится сердце мое; если восстанет на меня война, и тогда буду надеяться. — польск.