— А не пора ли нам, Генрих, подобно Ариадне размотать наши клубки, — пройдя по туннелю несколько сот метров и два раза свернув вправо, предложил доктор. — А то не ровен час можно и заблудиться. И умереть здесь от тоски и голода. Искать нас никто не будет, а начальнику лаборатории наша смерть будет только в радость. Вы как ориентируетесь в замкнутых пространствах?
— Хуже, чем на открытых, но в конкретном случае выход назад нашел бы пока без клубка, — похвастался Генрих. — К тому же я когда-то давно вычитал у Эдгара По методику выхода из лабиринтов, случись беда, у меня была бы прекрасная возможность ее опробовать.
— Не желаете просветить? — попросил доктор, — такое знание никогда не окажется лишним.
— Все очень просто, — начал Генрих. В этот самый миг Вагнер завернул в следующий туннель и с проклятиями провалился под землю. Фонарик выскользнул у доктора из рук и, улетев вниз, разбился на дне провала. Сам же доктор, зацепившись руками за край пола, висел в дыре и кряхтел, пытаясь выбраться наверх.
— Вы не желаете мне помочь? — спросил он у Генриха, в тот миг быстро прикидывающего в голове варианты, к чему приведет бойкот спасения шефа.
— Извините, но, по-моему, я перепугался больше вашего, — ответил Генрих. Он схватил Вагнера за запястье и помог выбраться наружу. — Пусть пока поживет, — решил Генрих, — ведь погибни доктор — мне уже никогда не попасть к лаборатории, это уж точно. И звонок дяди, барона фон Штраубе, из Берлина никак не смягчит сердце начальника лаборатории.
Через секунду доктор изъял у Генриха фонарик и осветил дно провала:
— Ха, ха, вы только посмотрите, дружище, — усевшись на край ямы и свесив вниз ноги, будто ничего не произошло, радостно воскликнул Вагнер, — похоже, мы на правильном пути!
«Стальные нервы, — в который раз подумал о докторе Генрих, — хотя не очень-то и стальные, ведь он впервые применил ко мне слово «дружище»:
— Почему вы так решили? — поинтересовался он, разглядывая торчащие со дна колодца ржавые кованые пики.
— Раз здесь ловушка, — объяснил доктор, — значит мы на правильном пути. Вот черт, — выругался он, — кажется батарея на исходе. Ну ладно, прекрасный повод вернуться, немного отдохнуть и вечером исследовать этот провал. Как вы думаете, Генрих, — спросил Вагнер по дороге к выходу, — в каком примерно месте мы находились? Я имею в виду; под замком, под парком, или может быть под дамбой, ведущей к замку от иезуитской кирхи?
— Полагаю, что под парком, — ответил Генрих, — но меня настораживает другое.
— Что же именно? — без видимого интереса задал вопрос доктор.
— То, что мы находились в непосредственной близости прудов, причем гораздо ниже отметки уровня воды в них, — пояснил Генрих, — я удивляюсь, как все эти ходы до сих пор не затоплены.
— Ах, вот вы о чем, а я об этом даже и не подумал, — уже на улице, усевшись в машину, произнес доктор, — вы считаете, что этого стоит опасаться?
— Береженого Бог бережет, — ответил Генрих, заводя двигатель, — вам в гостиницу?
— Да, — ответил Вагнер, — нужно немного отдохнуть. В 18–00 жду вас. Прокатимся к замку еще раз и спустимся вниз. И не забудьте раздобыть еще один фонарь, а лучше — два. И побольше батарей к ним. Хайль.
Вернувшись к себе, Генрих приказал хозяйке нагреть горячей воды и наполнить стоявшую возле сарая бочку, в которой он пару раз принимал ванны. Надо расслабиться, окунаясь с головой, думал он, прежде чем снова лезть в подземелье с этим Мефистофелем.
— Может самогончику, пан начальник? — услышал он голос хозяйки. — Холодненький, только из ледника. Специально для тебя поставила.
— С удовольствием, бабуля, — ответил он и для верности махнул рукой, мол, давай, неси.
Гнать самогон немцами строго запрещалось, но аборигены не очень-то обращали внимание на табу. Чуть ли не каждый день в управе вспыхивали скандалы, которые обычно заканчивались тем, что самогонщиков, всыпав палкой по заднице, отпускали, обязав их сдать излишки в пользу фронта и доблестного вермахта. Часть изъятого самогона передавалась в госпиталь люфтваффе, а другая, большая часть, незаметно расходилась между чинами администрации.
Махнув стакан, Генрих почувствовал, как к нему возвращается ясность мысли. Самогон ему нравился больше, чем немецкий шнапс, выгнанный неизвестно из какой дряни и неизменно вызывавший после употребления неприятные побочные эффекты в виде изжоги и головной боли по утрам. Изредка попивавшие его Гетлинг и Штольберг вполне разделяли точку зрения своего нового товарища.