Антипыч быстро и лихорадочно забормотал что-то по-китайски. Часовой посмотрел раскосыми глазами очень недоверчиво и, словно нехотя, дал дорогу Френкелю.
Влезть на сиденье пилота, проверить тяжи, поверхностно осмотреть мотор, планы, — было делом нескольких минут: все было в порядке. Даже баки были почти наполнены. Даже из пулемета торчала наполовину недострелянная лента. Скорей, скорей!
— А где летчик! — внезапно вспыхнул вопрос.
— Нету у них летчика, — махнул рукой Антипыч. — Какие у них летчики. Японцу, говорит, голову срубили, который летал. А своих нету. Он говорит, это воздушный змей, дракон, который сверху убивает…
— Вот он, — дракон профессора, — не слушая рассуждений Антипыча и шагая к дому штаба, думал Френкель.
Через десять минут Френкель и Антипыч стояли в приемной генерала. Теперь было ясно видно, что на ширмах нарисованы извивающиеся драконы и фантастические птицы. Заинтересованный рассказом Антипыча дежурный офицер скрылся где-то в глубинах дома.
Для Френкеля, увлеченного жгучей и стремительной мыслью — спасти Ваську, — дальше было все, как в тумане. Как-то смутно мелькали перед ним какие-то люди, в окошечке ширмы проплыло старое изнеможденное бабье лицо генерала, потом Френкель очутился перед столом, а за столом сидел человек во френче с синими обшлагами. Какие-то пальцы потянулись; захватили кисточку, умакнули в чашечку с тушью и начертили несколько головоломных значков на листе бумаги, потом стукнули печатью.
— Разрешил… — озарило Френкеля, и он схватил лист. Но пальцы не выпустили листка. Френкель в свою очередь потянул листок к себе.
— Они вот что говорят, товарищ Френкель, — переводил Антипыч. — Они говорят, чтобы вы им какую-то поручению исполнили. Значит, на машине чтобы слетали в Учан, в гоминдан ихний {21} , и отвезли какие-то бумаги, сильно важные… И тогда они вам разрешат. А так — нет.
— Как же это? А Васька-то? Ведь времени много пройдет, — проносилось в голове у Френкеля. — Как же быть-то? А, черт, нужно соглашаться! Единственный шанс разыскать Ваську! Скажи им, что я согласен, — громко сказал Френкель, поднимая глаза.
Комната была полна народу. Люди в белых и синих рубахах, во френчах, — с любопытством глядели на Френкеля. Антипыч кончил фразу и замолк.
Весь день возился Френкель с аппаратом. Без устали разбирал мотор, промывал свечи, притирал клапана, проверял магнето и вот, наконец, четко и чисто заработал мощный восьмицилиндровый четырестапятидесятисильный мотор.
На следующее утро, вместе с зарей, воздушная птица оторвалась от поляны за штабом и, описав круг над городом, устремилась на поток, унося пилота Френкеля, Антипыча и с ними вооруженного гоминдзюновского офицера. Тысячу километров до Учана Френкель надеялся покрыть не больше чем в шесть-семь часов.
Вместе с мотором стучало сердце Френкеля:
— Спасти Ваську… Спасти Ваську… Во что бы то ни стало…
22. Сердце революционного Китая
Тысячи ног, отбивая такт, мерно громыхали по широкой, пыльной дороге. Жаркое солнце, скрываясь в облаках пыли, только-только всползало над громоздкой крышей арсенала; а уже несколько часов под ряд топотали ноги. Гремели, раскатываясь и наезженных колеях, высокие колеса. Дробно рокотали, изредка цокая по камням, неподкованные копыта. Звенели, гудели, сипели, заливаясь нестерпимым верезгом трубы — медные, деревянные, жестяные. Захватывающе ныли огромные мирские раковины. Барабаны всех видов, разных размеров — от огромного в два-три обхвата, до маленького, по которому настукивают концами пальцев, держали ритм. И все покрывалось безудержным, могучим, как буря, радостным ревом — ревом возбужденной, доведенной до экстаза, до экзальтации многотысячной толпы.
Это был первый смотр революционной армии в Учане после его взятия.
Тысячи, тысячи, десятки тысяч кое-как одетых, вооруженных сборным оружием, но воодушевленных одной идеей, одним желанием свободы вышагивали под грохот многочисленных оркестров.
Сворачивая с дороги, выстраиваются на обширном поле: пехота, артиллерия, кавалерия, инженерные войска, отряды партизан-добровольцев, размещаются рядами, линиями, стройными массами, а в центре — краса и гордость революционного Китая — непобедимая дивизия Вампу {22} .
Знамена, флаги, значки, эмблемы алеют, голубеют, пестреют, трепещут в пыльном воздухе. А высоко под облаками — с трещотками, со свистульками яркие точки: национальная игрушка, спутник всех китайских праздников, воздушные змеи.
Кругом шумная, крикливая, возбужденная толпа. Цепь часовых с трудом сдерживает напор; каждый хочет прорваться к рядам солдат, сказать ласковое, почтительное слово, сунуть кусок лепешки, горсть рису, бобов, а не то просто во всю ширину рта крикнуть прямо в лицо радостный привет. А рядом, по обочине, еще более многочисленные толпы: на собаках, на ослах, на верблюдах, на велосипедах, в тележках, в повозках, в тачках, а главное — пешком. Деи, женщины, старики, молодежь — и неслыханное, невиданное дело: подстриженные девушки-студентки…
Солнце лезет все выше и выше: жарко, душно, пыль забирается в глаза, в горло, в нос… Энтузиазм растет: не стихают оркестры и не смолкают крики радости и возбуждения.
Войска выстроились; по дороге промчались, стуча, мотоциклетки и автомобили. И вдруг оборвалась острая и нежная мелодия китайской музыки. Замер шум толпы: на дороге крытый автомобиль, на подножках, с обеих сторон — солдаты. Автомобиль завернул к войскам, рассыпался спрыгнувшими солдатами, выбросил высокого человека в белом китайском костюме — и умчался.
Сотни тысяч глаз неотступно следят за высоким человеком. Вот, шагнул несколько раз, остановился, поднял руку. Крик, безумный по своей мощности крик потряс воздух.
— Ман-шью {23} !.. Ман-шьюуу!.. Уууууу!..
Ало-голубые знамена, качнувшись, склонились.
Один за другим подбегали автомобили, с членами ЦК Гоминдана, с членами Реввоенсовета Южного Правительства. Один за другим вожди быстро взбегали на многочисленные крытые трибуны. Один за другим возникали митинги.
— Память великого Суна {24} да живет вечно… — Дивизии Вампу десять тысяч лет здравствовать.
И, вслед за лозунгами:
— Ман-шью… Ман-шьюуууууу…
— Гомин-дан — ман-шью!
Рев, рев подобный реву моря, грохоту грозы, урагану, тайфуну:
— Уууууу… Ууууу…
И никто вначале не заметил точки, появившейся над горизонтом. Зачем смотреть на небо, когда на земле невиданный во всей тысячелетней истории Китая — такой праздник, праздник не для богатых, а для бедноты. Но точка неуклонно росла, близилась, расширялась, стала крестиком, и вот уже — ровный рокот мотора. Тысячи глаз в небо. Воздушная машина, несущая смерть. Враг или друг? Скорее — враг.
Дула винтовок устремились вверх. Толпы шарахнулись от трибун. Пулеметы задрали короткие морды.
Но самолет уверенно снижался, и вот уже стали видны на его крыльях красные солнца.
— Японец!
Залп, залп… Гигантские трещотки пулеметов.
И вдруг — с самолета — ало-голубое знамя Гоминдана. Свои!!!
Но самолет уже у самой земли, судорожно выравнивается… и вот уже колеса катят его по земле.
С машины один за другим сошли трое. Один из них — в форме гоминдзюновского офицера — подошел к группе начальников, протянул пакет. Вытянулся и отчетливо произнес: