Вскоре появился еще один муравей, который нашел сахар по следу своего предшественника. Когда он отправился с добычей в гнездо, Фейнман обозначил его маршрут карандашом другого цвета. Второй муравей, стремясь поскорее доставить трофей домой, часто сходил со следа, оставленного первым муравьем, и срезал многие углы: вторая линия оказалась намного более ровной, чем первая. В свою очередь, как установил ученый, третья линия выпрямилась еще сильнее. Всего Фейнман провел разными карандашами целых десять линий и, как он и ожидал, последние из них уже были уже совсем ровными. «Это можно сравнить с рисованием, – отметил он. – Сначала ты рисуешь неровную линию; затем проводишь поверх нее еще несколько, и через какое-то время появляется одна прямая линия».
Позднее я узнал, что оптимизация не является прерогативой животных. «В той или иной степени в природе оптимизируются все вещи», – однажды сказал мне энтомолог Джеймс Данофф-Бург.
Заинтригованный, я спросил, не посоветует ли он мне какую-нибудь интересную книгу на эту тему.
– Конечно, – ответил он, – «Происхождение видов» Чарльза Дарвина.
Эволюция, объяснил он, это форма долгосрочной генетической оптимизации; тот же самый метод проб и ошибок. И как показал Дарвин, для свершения великого универсального акта упорядочения ошибки просто необходимы. Если бы некоторые муравьи были защищены от ошибок, то муравьиные тропы никогда бы не распрямлялись. Муравьи-разведчики могут прокладывать сколь угодно причудливые маршруты, но рабочие муравьи должны иногда ошибаться на повороте и срезать углы. Мы все занимаемся оптимизацией, когда прокладываем новый маршрут и идем по проторенной дорожке, создаем правила и нарушаем их, добиваемся успеха и ошибаемся.
Спустя три с половиной месяца я добрался до подножия горы Вашингтон в Нью-Гэмпшире. Для восхождения я выбрал Тропу Кроуфорда, по которой впервые прошел в десятилетнем возрасте. Я покорил с полдюжины вершин, на которых уже успел побывать в прошлом десятилетии: Президентские горы, Олд-Спек, Шугарлоф, Болдпейт и Бигелоузы. Последовательность гор иногда приводила меня в изумление; казалось, кто-то открыл мой детский фотоальбом и перемешал фотографии. Кроме того, горы оказались не такими большими, как я привык думать. Поход, который продолжался несколько дней, когда я был ребенком, на этот раз длился несколько часов. Это было очень странное, жуткое ощущение – то же самое ощущение возникает, когда во взрослом возрасте ты приходишь в свой детский садик.
Вместе с гордостью я испытывал смирение. Я прошел две тысячи миль, но при этом хорошо понимал, что никогда бы не забрался так далеко, опираясь исключительно на свои силы. Мой маршрут был проложен волонтерами, построившими тропу, и бесконечным потоком тех, кто прошел по ней до меня.
В походе я частенько думал в подобном ключе: противоречащие друг другу мнения и чувства спокойно уживались в моей голове. Сама природа и структура троп развивает такой образ мышления. Они стирают границы между дикостью и цивилизацией, лидерами и последователями, самим собой и окружающими, старым и новым, естественным и искусственным. Примечательно, что в буддизме Махаяны именно Срединный Путь, а не какая-либо иная метафора, является символом растворения всех двойственностей. На тропе возникает лишь одна критически важная дилемма – идти по ней или не идти. Первое означает непрерывный совместный процесс обретения смысла, второе – плавное возрастание энтропии и невозможность познания как такового.
Пятнадцатого августа, почти через пять месяцев после того, как я отправился в путь с горы Спрингер, я поднялся на вершину горы Катадин в штате Мэн. Далеко внизу, куда ни кинь взгляд, простирались зеленые леса и блестели синие пятна озер с зелеными островками. Казавшийся бесконечным дождь неожиданно закончился и небо расчистилось. Я физически чувствовал, как накопившаяся за пять месяцев влага испаряется из моих костей. Я наконец-то дошел до конца тропы.
На вершине горы, в самом центре стоял культовый деревянный знак с надписью «северная точка тропы». Он был похож на святилище. Несколько групп обычных туристов почтительно расступились, когда к знаку с трепетом и благоговением по очереди начали подходить сквозные хайкеры. У каждого из них было несколько минут на то, чтобы сделать фотографию на память – кто-то из них в этот момент был возбужден, кто-то хмур, – а потом уйти и освободить место следующему хайкеру.
Когда настала моя очередь, я подошел к потрепанному всеми ветрами столбу, положил руки на табличку и поцеловал ее. Во всем происходящем было что-то сюрреалистичное; я представлял себе этот момент тысячу раз, и вот он наступил. Мы открыли с друзьями бутылку дешевого игристого вина, встряхнули ее и устроили душ из шампанского. Когда мы наконец сделали по глотку, вино было уже теплым, а газ улетучился. Всё это было неким аналогом тех чувств, что ты испытываешь, дойдя до конца тропы: суматошная радость и ощущение пустоты. Через пять месяцев все закончилось.