Возвращаясь на автобусе обратно на Мальт-стрит, Элеонора вся горела энтузиазмом. Местное отделение Женской добровольной службы возглавляла некая Дорин Тилотсон, которую Элеонора знала по комитету при больнице Сент-Энн. Как руководитель миссис Тилотсон представляла собой пустое место, и Элеонора была уверена, что справилась бы с этой должностью значительно лучше. За время двухчасового собрания она пометила себе с десяток пунктов, которые требуют изменений, начиная с мелочей вроде того, что надо обеспечить чайные ложки в достаточном количестве (одной из дам ложки не хватило), и заканчивая такими крупными вопросами, как вербовка новых членов и увеличение фондов. В ту же ночь Элеонора составила план действий.
Но Гай вернулся из Франции раненый, а все няньки, каких удавалось найти Элеоноре, уходили, не выдерживая капризов Оливера. Вконец отчаявшись, Элеонора как-то взяла сына с собой на заседание. В автобусе он спокойно спал в своей плетеной колыбельке, но стоило поставить ее в углу комнаты, как он захныкал. Через пять минут хныканье перешло в полнозвучный рев. Элеонора попыталась укачать сына, но он продолжал плакать, так что спустя какое-то время она убрала колыбельку в одну из верхних комнат и твердой рукой закрыла дверь. Крики доносились вниз, но Элеонора игнорировала осуждающие взгляды товарок.
Когда сломанная лодыжка Гая зажила достаточно для того, чтобы управляться по дому самому, он предложил жене взять Оливера и поехать в Дербишир, к ее бабушке. Миссис Стефенс присматривала за малышом, давая Элеоноре возможность отдохнуть, и та наконец вспомнила, что такое восьмичасовой сон без перерывов. Она теперь частенько уезжала кататься на велосипеде, и как-то раз, с чувством приятной усталости повалившись на кровать, со стыдом осознала, что не видела Оливера целый день, но ни капельки по нему не скучает. Однако по Лондону Элеонора соскучилась. Все же она была горожанка по натуре, и ей не хватало больших магазинов, театров, концертных залов, встреч с друзьями и приятелями.
Бабушка души не чаяла в Оливере и жутко его избаловала, так что когда Элеонора возвращалась с ним в Лондон, он ревел всю дорогу. На перроне их встретил Гай, и первым побуждением Элеоноры было пожаловаться, как отвратительно себя вел Оливер в дороге, но внезапно она поняла, что не стоит этого делать. А когда началась «Битва за Англию» и военные самолеты начали вычерчивать в синем небе свои тонкие, смертельные узоры, Гай предложил то, чего Элеонора и ожидала: ей с Оливером лучше покинуть Лондон. Элеонора уклонилась от ответа, сказав, что примет решение, когда начнутся бомбардировки, не раньше. Тревожная складка между бровей Гая стала глубже, но спорить он не стал.
Потом был визит Мальгрейвов. Элеонора заметила и то, как Фейт смотрит на Гая, и то, что Гай этого не замечает. Мисс Мальгрейв была явно влюблена в Гая. Этот факт, а также ее вульгарные наряды и плохие манеры — простительные и даже привлекательные у мужчины, например у Джейка, но подлежащие обязательному искоренению у женщины, — вызвали у Элеоноры стойкую и нескрываемую антипатию. Ей хватило сообразительности понять, что они с Фейт привлекают Гая каждая по-своему, отвечая разным сторонам его натуры. И она ясно представляла, что достаточно ей ненадолго уехать из Лондона, чтобы Гай осознал, что Фейт Мальгрейв больше не очаровательное дитя, какой он ее помнил, а взрослая женщина, начисто лишенная моральных устоев, которые удержали бы ее от любви к чужому мужу.
Глава пятая
Встретившись с Дэвидом на ступеньках Кумберленд-отеля, Николь привстала на цыпочки и чмокнула его в щеку. Он неуверенно протянул ей букет цветов.
— Не знаю, поздравление или утешение.
— Поздравление, — уточнила она и зарылась носом в бархатистые лепестки. — Я буду петь с оркестром Джеффа Декстера.
— Вы прославитесь, — сказал Дэвид. — Мне будут завидовать, когда узнают, что меня угощала сливами знаменитая певица Николь Мальгрейв.
Они вошли в обеденный зал отеля. После того как они заказали чай, Николь сообщила:
— В ближайшие две недели будет мой первый концерт. Мне разрешили выбрать два платья в «Хэрродз».[28] Они просто божественные!
— Где вы остановились?
— У сестры Фейт, в Айлингтоне. Она решила стать водителем «скорой». На следующей неделе ей сдавать экзамен на права.
— Расскажите мне о своей семье.
Николь рассказала ему о Ральфе, Поппи, Джейке, о Жене, о Квартирантах, о Ла-Руйи и о тех странах, где она побывала в детстве. Когда принесли чай и Николь разлила его по чашкам, Дэвид сказал:
— Сплошная экзотика и приключения. Я всегда завидовал людям, у которых большая семья. Мой отец умер вскоре после того, как я родился, так что я всю жизнь прожил вдвоем с матерью. И мы все время жили в одном и том же доме.
— А где ваш дом, Дэвид?
— В Уилтшире, недалеко от Солсбери.
— Он красивый?
Дэвид улыбнулся.
— В Комптон-Девероле холодно, неудобно, и там ужасные сквозняки. Но я все равно его люблю.
Николь хотела расспросить его поподробнее, но тут завыла сирена. Она взглянула на Дэвида.
— Ложная тревога?
— Возможно. Здесь в подвале есть бомбоубежище.
Посетители начали поспешно покидать зал.
— Сахар? — невозмутимо спросила Николь и подвинула ему сахарницу. Раздался далекий глухой взрыв. Помешивая чай, она откусила сандвич. Обеденный зал уже почти опустел. — Господи, что они кладут в эти сандвичи?… — начала Николь, но тут грянул второй взрыв, ближе, и ее чашка подскочила на блюдце.
— Наверное, рыбный паштет, — сказал Дэвид и коснулся ее руки. — Пока бомбы падают далеко, но, Николь, я думаю, надо спуститься в убежище.
Вслед за ним она спустилась по лестнице. Николь ненавидела темноту и давящие потолки подвалов. Довольно скоро она взмолилась:
— Дэвид, это невыносимо. Вы не против, если мы уйдем?
Он взглянул на нее сверху вниз и внезапно смутился.
— Простите, я забыл, что вы не любите подвалы. Вот что я вам скажу: мой дом недалеко отсюда, и обеденный стол у меня очень прочный. Так что если вы готовы испытать судьбу на улицах…
Наверху, под осенним солнышком, ее страх сразу растаял. Задрав голову, она увидела в небе серебристый клин самолетов, похожий на караван гусей; его окружали облачка разрывов зенитных снарядов, напоминающие парашютики семян чертополоха. Над зданием, в которое попала бомба, поднималось белое облако дыма. Облако развернулось, как наполненный ветром парус, и окрасилось алыми отблесками. Николь подумала, что все это выглядит очень красиво.
— Хуже всего придется Ист-Энду, — сказал Дэвид и, взяв ее за руку, ускорил шаг. — Пойдемте.
В высоком здании на Девоншир-плейс Дэвид провел Николь в столовую. Взгляд ее тут же привлекла фотография на буфете.
— Какая красавица! — На фотографии была задумчивая темноволосая женщина. — Кто это?
— Ее звали Сьюзен, — ответил Дэвид. — Она умерла от туберкулеза. Мы были помолвлены и собирались пожениться.
— О, Дэвид, — она подошла к нему. — Какое горе для вас. — В ее глазах блеснули слезы.
— Это было давно.
Когда в четверть седьмого прозвучал отбой воздушной тревоги, они перешли на кухню. Дэвид сделал омлет и нарезал салат.
— Мама присылает мне из дома яйца и овощи, — объяснил он. — А меня мучает чувство вины. Я сам себе кажусь избалованным.
Николь с аппетитом хрустела салатом.
— Так вкусно, Дэвид. Не мучайтесь. Я вот никогда не мучаюсь чувством вины.
Он как раз мыл позднюю малину к пудингу, когда вновь завыла сирена.
— Лучше нам съесть десерт под столом.
— Мы обязательно должны выпить шампанского, Дэвид. Есть у вас шампанское? Оно хорошо сочетается с малиной.
Хлопок вылетевшей пробки прозвучал отзвуком отдаленного взрыва. Николь быстро осушила бокал.
— Они подбираются ближе.
Дэвид пояснил:
— Днем они сбрасывали зажигалки, чтобы осветить цель. Боюсь, сегодня будет тяжелая ночь.
Она протянула ему свой бокал.
— Тогда налейте мне еще.