* * *
Когда ей позвонили посреди ночи и сказали, что сожгут квартиру, Анька сдалась. Два часа она ходила по комнатам, пугаясь каждого шороха и натыкаясь на углы мебели. Ее терзало решение, мучило, как мучает тяжелая болезнь, пожирающая изнутри.
Срочно нужно было поговорить с Сенькой, объяснить.
Она почти не соображала, что делает, и номер набирала в состоянии сомнамбулы.
- Сенька?! Сенька! Они…
Связь на том конце прервалась.
На тумбочке у кровати мерцал зеленым круглый циферблат будильника. Четыре ноль восемь утра. Темно, хоть глаз выколи, издалека доносятся гудки поездов.
Звонок. Дрожащей рукой Анька сняла трубку и прижала к уху. Тяжелая, холодная, она оттягивала ладонь.
- Нют, ты знаешь, сколько времени? Я…
- Сенька… Где ты живешь?.. – ее голос стал удивительно высоким, писклявым.
За шебуршанием помех слышно, как Сенька ругается – почему-то по-английски.
* * *
Американец жил почти в самом центре, в квартире, которая когда-то, наверное, была частью коммуналки, а теперь состояла из двух огромных комнат и кишкообразной кухни.
- Ну и что ты натворила? – Сенька был поразительно бодр, несмотря на то, что наверняка не ложился.
- Что?! Что натворила?! Да ты…
- Входи, нечего на пороге стоять.
Анька коротко кивнула, мельком бросив взгляд в зеркало в прихожей. Красные от недосыпа и усталости глаза, под которыми залегли глубокие тени, вид злой и замученный.
- Проверила – не следят?..
Анька хотела огрызнуться – но в голосе Американца совсем не было насмешки. Только беспокойство.
- Вроде нет.
Американец посторонился, впуская ее в комнату, заваленную книгами и стопками журналов.
Анька плюхнулась на диван, рюкзак кинула в угол, под торшер.
- Они… Они грозили мне, что спалят квартиру. Что возьмут в заложники маму.
Она сидела, подобрав ноги, обхватив колени руками. Взъерошенная челка закрывала глаза, но Анька не плакала, она просто сидела, тупо уставившись в маленький черно-белый телевизор.
- Сенька… Во что я ввязалась…
Американец ничего на это не ответил, отвернувшись к высокому окну. Анька чувствовала, как он напряжен – словно натянутая струна, словно ружье на взводе. Драться или бежать – таков выбор перед лицом любой опасности, древний, животный инстинкт.
Сенька всегда предпочитал драться.
- Ясно, - бросил он коротко и жестко.
Свистел, надрываясь, на кухне чайник. За окнами уныло бормотал дождь, серенький рассвет вползал в комнату; что-то шепелявил, шипя, телевизор – Анька почти ничего не понимала из того, что он говорил.
- Не могу я так, Сенька, - прошептала она. – Я маму – знаешь – заставила в Тверь к родне уехать. Тебе-то все равно, тебе – терять нечего!
- Знаешь ли, жизнь - это не «нечего», - отрезал Американец. – А если ты решила, что все будет даваться просто – то грош цена тебе как журналисту! Мы не цветочки разводим. Это политика, Аня. И тут не будет честной борьбы.
Анька вдруг с ужасом осознала, что он прав. Кто она? Всего лишь девчонка, окончившая престижный вуз, окрыленная мечтами и мало что знающая о мире вокруг. И по незнанию этому она взялась за то, за что никогда бы не взялся человек более опытный и разумный.
Только такие упертые дураки, как Сенька, лезут бороться с мельницами, заведомо зная, что мельницы все равно всегда побеждают.
Осознание горьким комом застряло в горле.
- Мне вот только одно интересно: как они на тебя вышли? Кому сболтнула лишнего?.. – продолжил Сенька. Но вдруг подавился словами.
Подошел, сел рядом на диван, взял в ладони ее лицо и, заглянув в глаза, тише и спокойнее произнес:
- Я тоже подставляюсь, Нютка. Но если ты боишься – я пойму. Не вижу смысла подставлять еще и тебя, если ты не готова.
Анька закусила губу. Руки дрожали, а в голове пульсировала одна лишь мысль: бежать. Так далеко, так быстро – чтобы ее не поймали.
Сквозь слезы, щиплющие глаза, она видела взгляд прозрачных глаз Сеньки, ледяной, как январское небо. Она сжала и вновь разжала кулаки.
- Я не готова. Прости.