Мысли Коваля снова перекинулись в Закарпатье. Интересно, где сейчас геологическая партия Ружены: в селе или в горах, в палатках? Сейчас и в горах тепло и хорошо. Осень там — наилучшая пора: в долинах собирают хлеб, и золотом играет стерня, краснеют сочные плоды на деревьях, а на виноградных лозах свисают тяжелые гроздья. Тучи не клубятся над вершинами, и солнце беспрепятственно ласкает землю.
Дмитрий Иванович смотрел на Даниловну и не видел ее. Будто сидел на корточках возле костра вместе с Руженой, подбрасывал хворост под казанок на треноге, и отблеск пламени играл на милом родном лице… Впрочем, это не он сидит в этот миг со своей Руженой возле костра и любуется вечерними горами. Кто-то другой, коллеги из геологической партии видят ее, слышат ее голос, советуются с ней. Он тоже мог бы поехать, но в какой роли: муж геолога или муж начальника геологической партии? И это он, Коваль, о котором в Закарпатье легенды ходят, где помнят как он разоблачил на Латорице бывшего жандарма, кровавого Карла Локкера! Дмитрий Иванович вдруг ужаснулся мысли, что, копаясь здесь, в Лиманском, в своих чувствах, он все эти дни вовсе не скучал по жене, и она тоже не прислала, как обещала, своего адреса…
Даниловна, заметив, что Коваль не слушает ее, замолчала.
— Так я пойду. Извините, насказала тут всякого, — жалостно произнесла она. — Только и облегчишь душу, когда встретишь хорошего человека…
— Что вы! — возразил Коваль. — Мне очень приятно с вами. Кстати, как ваше имя, а то неудобно — все «Даниловна», «Даниловна»…
— Марина, — тихо произнесла Даниловна и почему-то покраснела так, что заметно стало даже при электрическом свете. — Марина! — твердо повторила она, и Коваль понял, что по паспорту она Мария, а Марина — это от лукавого. — Но я уже привыкла к «Даниловне»… Может, вам еще чего-нибудь? Забыла арбуз принести…
— На ночь опасно, — пошутил Коваль, — на завтрак разве… — Он повернулся к балкону и взглянул сквозь открытую дверь на небо, которое уже усеялось звездами, на светлячки сигнальных огней на далеких фелюгах в лимане, на бревна перед гостиницей, на которых до сих пор сидела медсестра.
— И что в ней, в этой Вальке, чем приваживает людей? — недоумевала Даниловна, заметив, куда смотрит Дмитрий Иванович. — Взять ту же Нюрку — сторожиху из инспекции. Когда-то мы с ней дружили, а как приехала эта приблуда и поселилась у нее, словно подменили человека. Все обхаживает Вальку, угождает, как болячке… Людей избегают, только вдвоем и ходят… Какая-то подозрительная у них дружба, со скандалами и ревностью. Нюрка сердится, когда Валька берется кому-то лифчик пошить или еще что-то сделать. А иногда чуть ли не целуются… Противно смотреть. Я же по соседству, вижу, как они окна завешивают…
— Ого! — удивился Коваль. — В жизни, правда, всякое бывает. — Ему вспомнилось, как Нюрка окрысилась на деда Махтея за свою квартирантку, когда тот пошутил, что, мол, ездила к хахалю, подралась с ним и весло обломала.
Весло это почему-то запомнилось Ковалю. Когда прогуливался по берегу, он не раз заглядывал в причаленные лодки. Примечал, что деревянные правилки встречаются редко, больше легонькие металлические. Но что ему эти весла? Не понимал своего любопытства и все же не мог отделаться от него.
— Пойду подышу воздухом…
— Вижу, что и вы без Вальки не можете. — Даниловна старалась улыбнуться, но улыбка получилась кислая.
— Ах ты, Валя, Валя, Валентина, — в тон хозяйке гостиницы пошутил Коваль. — Приворожила нашего брата.
И вдруг, уже без всяких шуток, почувствовал, что его и в самом деле чем-то заинтересовала медсестра, хотя была ему крайне неприятной: при встрече с ней Дмитрий Иванович чувствовал какое-то странное беспокойство. И в то же время казалось, что она ему нужна. Словно должна была рассказать что-то очень важное.
— Может, мы вместе с вами посидим на бревнах? — неожиданно предложил Дмитрий Иванович. — Не то и в самом деле прилепят Валю, скажут, только с ней и гуляю по вечерам… А так…
Даниловна поняла, что это было сказано для видимости.
— А так, — подхватила она, — и про нас пойдет сплетня. — Глаза ее заискрились, надеялась, что он попросит настойчивее.
— Да мы и сплетню выдержим, — засмеялся Коваль, но приглашения не повторил.
Даниловна поднялась.
— Некогда мне рассиживаться! — буркнула она уже в дверях. — Работы полные руки.
Коваль надел спортивную куртку и вышел во двор.
Сидя на бревнах, наслаждаясь чистым, наплывавшим с лимана воздухом, Коваль однако все время пребывал в напряжении. Уходили дни, а он ни на шаг не приближался к разгадке убийства Чайкуна. Вот и сегодня просидел целый вечер с Даниловной, выслушал ее жизнь, которая вовсе не касалась того, что интересовало его. Успокаивал себя тем, что в работе настоящего детектива куда меньше сногсшибательных приключений, чем в фильмах и романах. Приключении меньше, но больше ожидания, наблюдений и аналитических выводов.
Итак, терпение и снова терпение. И тогда все то, что сегодня как будто не очень важно, существенно, даже излишне для розыска убийцы, — все эти разговоры на посторонние темы с жителями Лиманского, с «дикарями» дачниками, инспекторами, рыбаками колхоза, с Самченко и Даниловной, изучение жизни людей на заброшенной в плавнях Красной хате или на бахче в Гопри, — вдруг по-новому сгруппируется, высветится, он все поймет и увидит саму истину…
22
Коваль проснулся среди ночи. То ли что-то примерещилось ему, то ли выработанная годами настороженность заставила очнуться, но только сон отлетел.
Прислушался. Где-то внизу скреблась мышка. Как быстро они селятся в новых зданиях! За раскрытой настежь дверью балкона мягко дышал лиман. Очень далеко, едва слышно даже среди ночной тишины стрекотала моторка: видимо, рыбинспектор.
Но почему он все же проснулся? Старался припомнить. Сон был путаный и в памяти не задержался. Такое бывает часто. И вдруг вспомнил: он бежал по берегу мимо домика рыбинспекции. За кем-то гнался. Но куда бежал и кого ловил, припомнить не мог. Может, браконьеров? Ведь чуть было сам не стал рыбинспектором. Осталось ощущение: бежал изо всех сил, задыхаясь, захлебываясь воздухом, горько переживая, что не в состоянии догнать кого-то, взять что-то очень нужное, все время выскальзывающее из рук. Усилием воли, шаг за шагом восстанавливал сон — даже прилег на подушку, закрыл глаза, стараясь связать прерванную пробуждением ленту событий. Начал вспоминать, о чем же думал, укладываясь спать.
Ничего не получалось. В ночной тишине все представало контрастнее, но одновременно и зыбче, как отражение в сколыхнутой воде. Коваль поднялся, сел на кровати.
Впрочем, ему снился не какой-то химерный, а совершенно реальный домик рыбинспекции. Почему именно он, это понятно — ведь все время в мыслях была случившаяся здесь трагедия, связанные с ней картины: труп Чайкуна, лиман, берег и все, что на берегу, — пляж с хилыми деревцами, кладовая и причал рыбколхоза, домик инспекции… Но за кем он гнался?
И вдруг все вспомнил.
Снился ему бедный искатель кладов Легран из рассказа Эдгара По «Золотой жук». Коваль удивленно покачал головой. Какая чепуха! Рассказами этого писателя он, правда, увлекался давно, еще до работы в милиции, однако с тех пор реальные трагедии и преступления, с которыми приходилось сталкиваться, целиком заслонили литературные страсти художественных произведений.