Коваль миновал домик инспекции, вернулся, постоял перед дверью. Зайти не отважился. Как он объяснит Нюрке свое ночное появление?
Вспомнился рассказ Андрея Комышана о том, что Козак-Сирый не может поймать какого-то таинственного браконьера. Вот будет обескуражен, когда узнает, кто его обманывает! Девица!
Уведомить о своем открытии рыбинспекторов? Нет, пока этого не следует делать. Дмитрию Ивановичу почему-то не хотелось спешить с новостью. Прежде всего он поделится своими наблюдениями с Келебердой.
Но как удивительно исполняются иногда сны, как связываются старые, забытые ассоциации!
23
Не только Дмитрию Ивановичу не спалось в эту ночь. Не спала и Настя, все ворошила свою жизнь, то и дело возвращаясь к тому дню, когда переступила порог загса. Платье на ней было белое как снег. Это запомнилось навсегда. Выкрав из родительского дома, Андрей несколько дней прятал ее у своих друзей в Белозерке и, только раздобыв платье и фату, повел в загс…
Задремала лишь перед рассветом. Закрыла на какой-то миг глаза, тут же проснулась и испугалась, что опоздает к автобусу на Белозерку.
Во сне время проходит и медленно, и быстро. Ночью тени удлиняются, полутонов нет — только черное да белое, и в тех контрастах рисовались она и он: она — белая Настя, он — черный Андрей, в том же черном костюме, в котором вел ее под венец.
Стоило ей сомкнуть веки, как Андрей начинал смотреть на нее с такой любовью, таким нежным взглядом, что она млела от счастья. Этот взгляд согревал сладким теплом, размягчал душу и тело, делал ее невесомой, и она словно таяла от своего счастья, становилась белым-белым облачком и плыла в ясном небе… И тут же в следующий миг сердце ее сжималось от боли, потому что взгляд у Андрея уже был такой лютый, что ее пробирал мороз.
А еще ей снилась Лизка, растрепанная как ведьма. Она протягивала к ней свои костлявые руки, слепила желтыми глазищами и, вцепившись в горло, душила…
Свой сон Настя вспомнила, остановившись на минуту перед высоким светло-серым зданием Управления внутренних дел. И не только этот сон, но и утренний разговор с мужем, после которого решила поехать в Херсон.
Она не знала, как подступиться к Андрею со своей горькой обидой. Скрепя сердце хотела добиться только одного: спасти мужа от тюрьмы. Старалась избежать скандала и все решить тихо. Хотя в душе в последнее время все перевернулось; думала, что никогда не вернется к ней чувство покоя и умиротворения: Андрей стал постылым. Но решила все перетерпеть. Не верила, что он умышленно убил дядьку Петра, хотя и не исключала несчастного случая. Главное, считала, обстоятельства могут сложиться так, что, зацепив человека своими шестернями за краешек полы, затянут его целиком. Безжалостные шестерни, как думала Настя, уже тащили Андрея.
Спросила прямо:
«Ты был в ту ночь на воде?»
Его версия о поездке субботней ночью в Гопри с гостями начальника уже давно отпала.
«Дежурил. А почему ты спрашиваешь?»
«Значит, ты убил дядьку Петра?»
«Я не убивал».
«Но подозревают тебя».
«Это еще пусть докажут».
«И докажут. Ты не был в плавнях, а только расписался в журнале. Это я знаю. Но им ты ничего не докажешь…»
«Я дежурил».
Он избегал ее решительного взгляда, прятал глаза и не хотел продолжения разговора.
«Я все знаю. Ты давно меня обманывал с этой Лизкой… — Настя едва сдержалась, чтобы не назвать ее так, как того просила душа. — Но если уж так, то пойди признайся. Это тебя спасет».
«Мне признаваться не в чем».
«Ты ночевал у нее, и она это подтвердит».
Настя помнит, как оцепенел Андрей.
Добавила:
«Я была у нее…»
Андрей молчал. Не возражал и не подтверждал.
И еще сказала:
«Твое единственное спасение: Лизка подтвердит, что ты был у нее всю ночь — с вечера до утра. Хотя, может, и не до утра…»
«Я не убивал».
«Что говорить… После разберемся. Не знаю, буду жить с тобой или нет. Но пока мы под одной крышей, Лизку оставь. И катится пусть из Лиманского!..»
Настя невольно задумалась. Не замечала, что стоит посреди улицы. Резкий гудок и громкая брань водителя заставили вздрогнуть. Она оглянулась и испуганно кинулась к дверям Управления внутренних дел.
Старшина у входа подозрительно посмотрел на нее. Настя передохнула и решительно поправила на голове газовую косыночку. Неожиданный испуг словно бы уничтожил все сомнения.
Вынула из модной сумочки паспорт.
— Мне к товарищу Келеберде.
Старшина показал на окошко дежурного:
— Возьмите пропуск. Он вас вызывал?
— Нет. У меня к нему дело.
— Тогда позвоните по телефону. — Старшина назвал номер. — Вам закажут пропуск.
…Келеберда встретил гостью приветливо и дал возможность осмотреться в кабинете. Когда увидел, что она успокоилась, сказал, приглашая к разговору:
— Я вас слушаю, Анастасия Васильевна.
Настя набрала полную грудь воздуха и заговорила быстро, решительно:
— Товарищ полковник…
— Майор, — тихо поправил Келеберда.
— Мне стыдно об этом рассказывать, но скажу правду: моего Андрея не было в ту ночь на дежурстве, когда убили Петра Чайкуна.
Келеберда сделал вид, будто очень удивлен таким заявлением:
— Как это — не было? И почему стыдно?
— В журнале он записал, что выехал на дежурство… А сам…
С языка никак не могло сорваться липкое слово.
— Зачем же тогда записал дежурство?..
— Тут, понимаете… — Настя запнулась.
— Ночевал дома, в мягкой постели?.. — улыбнулся Келеберда.
Настя покачала головой. Сделала вид, что засмотрелась в окно, на словно бы нарисованный художником-формалистом двор, голубые клочки неба, рыжее пятно стены напротив и черные прямоугольники окон.
— Нет, не дома. — Сказала и почувствовала, как сдавило горло.
Келеберда ничем не показал своего удивления, уже догадываясь, что она скажет дальше.
— У любовницы! — жестко бросила Настя. — Лизки!
Келеберда увидел в ее глазах металлический блеск. Кивнул в знак того, что понимает и содержание слов, и душевное состояние.
— Устроил ее отдыхать у нас в Лиманском. Она из Херсона… — выдохнула Настя. Наткнувшись на пытливый взгляд майора, умолкла.
Кедеберда почувствовал, что она чего-то недоговаривает.
— А почему ваш муж сам не заявил о своем алиби?
— Думал, что я ничего не знаю. Теперь он скажет. Я ему глаза промыла. Обманывал меня, как девчонку… То начальник в Херсон вызывает, то на дежурство едет… а сам к этой…
Настя почувствовала, как снова подкатывает к горлу ком, как в окне расплываются клочки неба и рыжее пятно стены. Лихорадочно порылась в сумочке, вытащила платочек и вытерла глаза.
Келеберда потянулся к графину, стоявшему за его спиной, на тумбочке. Но Настя отрицательно покачала головой. Она уже овладела собой. Медленно поднялась, считая, что разговор закончен. Но Келеберда жестом остановил ее. Взял паспорт с вложенным в него белым листком пропуска и как бы между прочим будничным тоном спросил:
— Так кто же, Анастасия Васильевна, мог убить вашего дядю?
Настя пожала плечами. Откуда ей знать! Знает только, что горе да беда пришли в дом Чайкунов, что тень упала и на их семью, что все село гудит словно встревоженный рой и все всё «знают», и никто ничего не знает. Не сельские же сплетни пересказывать в милиции…
— Вы знакомы с людьми по фамилии Крутых и Семеняка? — спросил Келеберда.
— Слышала о них.
— От кого?
— От Андрея.
— Он с ними после драки встречался?
— Не знаю. По-моему, когда лежал в больнице, они к нему приезжали, совали деньги, чтобы не поднимал шума.
— И ваш муж взял?
— Нет, отказался!
— Гм… — Келеберда почесал затылок. — Но шума он и в самом деле не затевал.
Настя промолчала.
— Значит, больше не встречался с ними?