— Сперва не догадывалась… У нее, то есть у него, была отдельная комната. При мне не раздевался.
Коваль не поверил. Но в конечном счете не это его больше всего интересовало. Ему даже стало жалко эту одинокую некрасивую женщину с плоским лицом и длинным носом, которая, не находя себе пары, обрадовалась возможности иметь рядом мужчину, да еще и намного моложе. Он, Коваль, разрушил ее маленький призрачный мирок, ее непрочное ворованное женское счастье, и Нюрка поэтому не только боялась, ненавидела его. Дмитрий Иванович это понимал и не обижался.
— Но потом узнали?
«Что ему нужно от меня?» — зло думала Нюрка. Воспоминание о том, как Коваль выпрашивал у нее лодочку, вернуло ей на какое-то время прежнее чувство превосходства. Мучила только мысль: догадывается ли он о ее роли в ночном нападении?
— На такой вопрос я не буду отвечать, — твердо сказала она. — В конце концов, ничего такого не совершала. — То, что делалось в ее доме, только стены знали. И это не преступление. За любовь не судят.
— Хорошо, — согласился Коваль. — А почему он прятался и за женщину себя выдавал? Подумали об этом, когда стало известно, что ваш квартирант мужчина?
— От алиментов удрал.
— Это он так сказал?
— И Валентин, и дядька его, Самсонов.
— Поэтому и согласилась взять на квартиру?
— Конечно! — обрадовалась Нюрка, не увидев ловушки, которую приготовил для нее Коваль. — Если бы что похуже за ним было, ни за что не пустила бы! Зачем все это мне! Алименты — дело житейское. Не один он от них бегает.
— Значит, вы знали, что «медсестра» — мужчина? А раньше отрицали это. — Коваль перевернул листок протокола. — Вот записано. Как вас понимать?
— За его алименты я отвечать не буду.
— Вы поверили, что Чемодуров прячется от алиментов. А говорите, алименты — мелочь. Стоило ему, бедняге, из-за такой мелочи страдать в лифчиках и в юбке? Вам это на ум не приходило?
— Какое же это страдание — носить лифчики? — пожала плечами Нюрка. — Сам он их и шил.
«И то верно, — подумал Коваль, — когда человек хочет обмануться, когда ему удобно или выгодно это, он отбрасывает сомнения и разрешает себе обманывать».
— И долго вы собирались прятать его у себя?
— Говорил, еще года два. А когда милиция перестанет разыскивать, сбросит юбку и уедем вместе куда-нибудь далеко, может, на Север или в Казахстан. Там у него тоже родственники есть.
Коваль подумал, что Чемодурову сейчас даже легче стало — не нужно прятаться. Ведь в каком нервном напряжении жил все время, ожидая разоблачения!
— Вы сказали: «Если бы что похуже за ним было, ни за что не пустила бы». Что вы имели в виду?
Она промолчала.
— И два года его не спасли бы, — продолжал Коваль. — Он не от алиментов прятался у вас, Ангелина Ивановна, и вы это знали.
— Ничего не знала.
— Он скрывался от наказания за убийство, которое совершил на Днестре, — подчеркнуто четко, выделяя каждое слово, произнес Коваль, наблюдая при этом за реакцией Нюрки. — Он уже сам в этом признался. Теперь мы с вами можем говорить как с человеком, который прятал преступника, знал об этом и не сообщил органам правосудия. Кроме того вы должны будете отвечать и за пособничество в совершении другого преступления.
— Я никогда не была на Днестре! — вскрикнула она.
— Я говорю, Ангелина Ивановна, про убийство на Днепре, в ваших плавнях, Петра Чайкуна…
Нюрка прикусила губу, а когда отпустила, Коваль увидел на ней капельку крови.
— Единственный для вас выход — честно отвечать на вопросы и этим помочь нам. Хитрить не стоит. Это вам во вред. Советую осознать свою вину. Есть в уголовном кодексе сороковая статья. В ней сказано, что искреннее раскаяние или явка с повинной, а также содействие раскрытию преступления являются обстоятельствами, смягчающими ответственность. Воспользуйтесь, Ангелина Ивановна, этой гуманной статьей… Преступление, правда, раскрыто без вашей помощи, а вот искреннее раскаяние — за вами…
— Что вам от меня нужно? — растерянно произнесла Нюрка.
— Ничего, кроме правды… — Коваль снова взялся за авторучку. — Петра Чайкуна убили из ружья инспектора Комышана в ночь на восемнадцатое августа. Ружье находилось под вашей охраной на посту. В котором часу вы дали его Чемодурову?
Нюрка почувствовала, как у нее онемело все тело. «Они знают, что Валентин взял ружье. Значит, он признался? Чего тогда мне молчать?!» И все же попыталась откреститься.
— Я никому ничего не давала.
— Предварительные версии, что убийцей могли быть Андрей Комышан или Козак-Сирый, — отпали. Кроме них ружье побывало также в ваших руках. Отпечатки пальцев на нем зафиксированы. Выходит, вы не только имеете отношение к преступлению, но и сами могли его совершить.
— Думать можете, ваше дело.
— Как же все-таки вы объясните этот факт?
— Ну, брала, переставляла… Вот вам и следы… Но мог и другой брать…
— Без вашего разрешения? Кто же заходил к вам на пост той ночью?
— Я не видела. Может, когда выходила.
— Значит, оставляли пост?
— Домой не бегала. Это не считается — оставлять…
— Надолго выходили?
— Нет, конечно. Но ружье выкрасть — дело нехитрое.
— А в тот момент, когда преступник, совершив убийство, принес и поставил ружье на место, вы тоже выходили? Чтобы ваши глаза это не видели. Так, что ли? — Коваль сделал вид, что его не оставляет какая-то важная мысль. — А может, вы сами махнули с ружьем в лиман? И застрелили Чайкуна! — Он произносил слова медленно, будто вслушиваясь в них. — Тут вам и следы ваших пальчиков на ружье, и оставленный на время пост… Потом вытирали ружье, чтобы замести следы… Правда, в спешке очень небрежно…
— Да бог с вами! — замахала руками Нюрка. — Это все он, он!.. Он и вытирал. А я никуда не выходила! — Она поняла, что деваться ей некуда. — Когда Козак-Сирый отъехал, а Юрась ушел домой, зашла Валя… Валентин…
— Чемодуров?
— Да.
— Он говорил, зачем ему ружье?
— Хотел добыть ондатру.
— Долго пробыл на воде?
— Часа два.
— И вы ничего не узнали о происшедшем в плавнях?
— Привез шкурки, всего делов…
— Да-а, — протянул Коваль. — Не хотите вы, Ангелина Ивановна, облегчить свою судьбу…
Нюрка только вздохнула.
— В таком случае напомню один эпизод, — продолжал Коваль.
Он решил обрисовать Нюрке картину событий, как представлял ее себе, надеясь, что это произведет на нее впечатление и вызовет на откровенность.
— Допустим, что ружье Чемодуров действительно взял для того, чтобы добыть ондатру…
И у Коваля снова возник вопрос, который давно вертелся в голове, то возникая, то исчезая, и на который у него не было ответа: почему Чемодуров именно восемнадцатого августа застрелил Чайкуна? Три года жил в Лиманском тише воды ниже травы, боясь разоблачения, — и вдруг еще одно убийство! Если он с этим белозерским браконьером и раньше встречался в плавнях, если они враждовали, то мог бы давно выследить и убить его, необязательно в ту ночь, когда это произошло. Какая черная кошка пробежала между лиманской «медсестрой» и этим Чайкуном? Что они не поделили?
У Дмитрия Ивановича появилась еще нечеткая, все время ускользающая мысль: преступление произошло в результате какого-то стечения обстоятельств. Именно Гресь может помочь их выяснить. Перестрелка на Днестре, в которой погиб Гуцу, также закончилась убийством, в определенной степени неумышленным, во время ссоры. Два случайных убийства подряд? Не слишком ли много, даже учитывая взрывчатый характер подозреваемого?
— Допустим, — продолжал Коваль, — что Чемодуров не собирался убивать Чайкуна. Даже не знал, что встретится с ним на воде. Но как объяснить в таком случае вот этот диалог между вами, Ангелина Ивановна. «Хватит меня грызть за ту ночь!» — сердился ваш квартирант. «Нужно было договориться!» — упрекали вы. «Чтобы на крючке держал всю жизнь! От него не откупишься…» — твердил он.
Нюрка вытаращилась на Коваля. Чертов ведьмак! Она не помнила, когда они пререкались, хотя ссорились с Валентином не раз. Но как это стало известно милиции? В такой точности?..