Мир зашатался. Небо обрушилось, золотые звезды пригвоздили его к лавке, и не было сил подняться, земля раскрутилась, начала убегать из-под ног…
Позже Юрась уже не мог вспомнить, как он выполз из-под камней, в которые превратился разрушенный мир, как поднялся с лавки и нетвердым шагом побрел из садика, как очутился у воды, не понимая, куда и зачем идет.
Он не сердился на Лизу, не возненавидел Андрея — боль, сильнее гнева и ненависти, боль, заслонившая все другие чувства, словно бы повергла его в черную бездну…
6
Коваль проснулся рано, сделал зарядку, и все равно никак не мог прийти в себя.
Спал плохо. Снова мучили кошмары. Незаконченное дело, последнее, которым он занимался, не давало покоя, и в снах часто являлся убийца рыбака на Днестре, судя по фотографии, молодой парень, который исчез еще до того, как оперативники вышли на него. Водолазы нашли только ружье. Объявленный всесоюзный розыск тоже не дал результатов. Единственное, что выяснилось на основании показаний односельчан, — подозреваемый давно собирался выехать на восток и, наверное, затерялся в неоглядных сибирских просторах. Фамилию его — Чемодуров — Коваль запомнил, казалось, на всю жизнь, а этой ночью даже разговаривал с ним во сне. Уговаривая его добровольно отдать себя в руки правосудия, Дмитрий Иванович внезапно проснулся, словно от толчка. Казалось, что разговаривает с Чемодуровым наяву… И Коваль со страхом подумал, что хваленая интуиция, выручавшая его раньше, уже изменяет ему, заводит в тупик. Да, стоило бы вернуться на службу, хотя бы затем, чтобы закончить дело об убийстве на Днестре. Кто знает, что еще может натворить этот Чемодуров, если его вовремя не поймать. Он изучал предыдущую жизнь подозреваемого и пришел к выводу, что это человек жестокий, с неожиданными вспышками неуправляемых эмоций.
Коваль собирался уже было позвонить Келеберде о билете в Киев, когда в дверь постучали. В комнату буквально влетела Даниловна, словно ей было не за сорок, а всего двадцать. Полтора десятка лет проработала она в поле, и хотя годы состарили когда-то красивое лицо, но не лишили молодого задора и веселости. Теперь как в награду директор назначил ее хозяйничать в совхозной гостинице, и Даниловна служила старательно, пытаясь всем угодить.
— Извините, задержалась, — сказала она, ставя на стол тарелки с завтраком. — Бегала вниз, домой, покормить поросят. А там на берегу такая беда! — Даниловна всплеснула руками. — Ночью волнами выбросило мертвого дядьку. Людей собралось, милиция!
— Да? — удивился Коваль. — И милиция… А что за человек?
— Никто не знает, может, браконьер какой или инспектор. Их тоже убивают… Вроде чужой, не лиманский… Завтракайте, пожалуйста…
— Интересно глянуть, что же там такое, — вслух подумал Коваль.
— Успеется… Раньше поесть надо. Еда остынет… Да и зачем оно вам!
Если бы Даниловна знала, с кем разговаривает! Она усадила Дмитрия Ивановича за стол и побежала на кухню за чаем.
Коваль с удовольствием подчинился этой энергичной женщине. И в самом деле, куда спешить. Трупы, убийства — это уже не его заботы. Хотя, впрочем, ему «везет» на преступников, он словно притягивает их своей особой. Даже теперь, когда на пенсии! Дмитрий Иванович вздохнул. Он не был суеверен, но вдруг вспомнил историю, случившуюся когда-то с его земляком, молодым писателем. Приехал тот в гости к родителям в родное село, проведал школу, где когда-то учился. Писателю приятно было встретиться со своими учителями, тем более что и сам после института должен был работать в школе. Он задумал написать пьесу про советского учителя. Сюжет выбрал несложный. Главная героиня — учительница, у которой утонул на рыбалке сын. Тяжело переживая его смерть, происшедшую, как считала мать, и по вине товарища, который, струсив, не оказал помощи, она находит в себе силы и продолжает учить этого парня.
Однажды молодой писатель целый вечер расспрашивал соседку-учительницу, как бы она поступила в такой ситуации, не возненавидела бы ученика, который по той или другой причине не помог ее сыну, и смогла бы она и дальше быть его учительницей. Он просил сказать о чувствах, которые могли бы родиться в ее душе…
А через два дня услышал страшную весть: сын этой учительницы пошел на Ворсклу с товарищем и не вернулся.
Земляк Дмитрия Ивановича, не попрощавшись ни с кем, тихонько выбрался из отцовской хаты и пешком махнул за четырнадцать километров на железнодорожную станцию. Хотя он не был виновен в трагедии и не накликивал беду учительнице, но в ее материнские глаза он уже не мог смотреть…
Позавтракав, Коваль вышел на площадку перед гостиницей.
Внизу на голубом просторе залива, как всегда, нарисованными игрушками застыли щеголеватые фелюги. Ветер под утро поутих и теперь ласково трепал белые паруса спортивных яхт. На берегу, левее причала, сновали люди, и Коваль понял, что они толпятся возле утопленника.
Коваля так и подмывало пойти туда.
Но нет! Через несколько дней он возвратится в Киев. А сейчас — отдых, отдых и отдых! За долгие годы службы он и без того устал от розысков, всевозможных подозрений и даже так называемых творческих открытий, когда благодаря его разоблачению оказывалось, что порядочный с виду человек на самом деле является преступником. Это всегда стоило ему нервов, и он не понимал тех коллег, которые, выполняя свою, порой неприятную, но нужную работу своеобразных ассенизаторов, получали при этом некое удовольствие, хватая за ворот преступников.
Итак — отдыхать, отдыхать! В конце концов, это убийство его совсем не касается. Да и официального права вмешиваться он уже не имеет.
Коваль отвел взгляд от берега и подошел к длинным бревнам возле гостиницы, где всегда вечерами любовался звездным небом.
И невольно снова оказался лицом к толпе, черневшей внизу. Смотрел безразлично. Он не любил бездельников, разных уличных гуляк, обывателей, которые мгновенно слетаются на происшествие, словно вороны, и судят о событии так и сяк, давая пищу сплетням.
Опытный детектив, понятно, иногда может уловить в таких пересудах зернышко истины, получить толчок мысли, который окажется полезным. Но Дмитрий Иванович считал, что ориентироваться на подслушанные разговоры следует осторожно, чтобы не завести розыск в непроходимые дебри.
Вот с лимана примчался какой-то катер и пристал к небольшому причалу рыбинспекции. Отошла от берега фелюга. Солнце поднялось уже высоко, и лиман все ярче голубел под его лучами.
Коваль следил за тем, как причаливал катер. Люди из него тоже поспешили к толпе на берегу.
«Впрочем, посмотреть — еще не значит вмешаться. Гляну и пойду… И своих соображений никому не стану навязывать, — подумал Дмитрий Иванович. — Впервые посмотрю как посторонний человек…»
Коваль решительно поднялся — приобретенная профессиональная привычка победила — и двинулся вниз по крутой тропинке. Вскоре он подошел к толпе. Он не любил рассматривать то, что его интересовало, из-за чужих спин и протиснулся вперед.
Труп неизвестного человека, вынесенный на берег, особенно простреленную голову и побитое дробью лицо, обсели мухи. Сержант милиции, молодой парень в форме и фуражке набекрень, поставленный здесь участковым для охраны до приезда оперативно-следственной группы, отгонял любопытных.
— Да ты его, идол, хоть прикрой чем-нибудь! — крикнула из толпы какая-то бабуся и перекрестилась. — Смотреть страшно.
— Нет такого приказа, — отвечает сержант и отворачивается.
— А чем он его накроет? — становится на защиту сержанта сочувствующий рыбак. — Принеси рядно, он и накроет.
— Нельзя накрывать. Может, кто опознает.
— Узнаешь! Все лицо разбито. Не лиманский он, ясно. Из Кизимыса или Белозерки, а может, из Херсона.
— Вчера нашли в плавнях перевернутую «южанку» без хозяина, — рассуждал мужчина, только что приехавший на моторке. — Утонул. Видать, прибило волной…
— Не просто же он утонул. Не видишь — голова прострелена! — сердито оборачивается к мужчине рыбак в резиновых сапогах, который привез улов на фелюге и тоже подошел к толпе. — Лицо разнесено. Стреляли сблизи.