Сергей САРТАКОВ
СЛЕДЫ ОСТАЮТСЯ
Стояла поздняя осень 1938 года. Дул резкий, холодный ветер, гнал вдоль пыльных улиц Новосибирска сухие, скоробленные листья. Пешеходы поворачивались к ветру спиной. И все равно прохватывало до костей.
Из Борового я возвращался домой, в Красноярск. В Новосибирске положена была пересадка. Ближний поезд на восток ожидался через восемь-девять часов. Их нужно было скоротать, и я побрел разыскивать редакцию журнала «Сибирские огни».
Среди сотрудников «Сибирских огней» в лицо я не знал никого, а переписывался лишь с Павловым, секретарем редакции. Да и переписка, собственно говоря, была очень скудной. Послал я в разное время ему три малюсеньких рассказа, и он уведомил меня о том, что рукописи получены, читаются, что портфель редакции загружен чрезвычайно и что редколлегия тем не менее просит меня присылать все свои новые произведения.
Подобно каждому курортнику, я возвращался без копейки, какая-то малость съестного была у меня в чемодане, а чемодан находился в камере хранения. И я уже сожалел, что в трудной ходьбе но холодным улицам города напрасно растрачиваю последние запасы тепла, вызывая тем самым досрочное чувство голода, — я был уверен, что посещение редакции все равно мне не даст ничего.
С такими мыслями я поднимался по лестницам незнакомого дома, а затем блуждал по длинным его коридорам, отыскивая дверь с табличкой «Сибирские огни».
Нашел. Отворил. Пусто.
— Кого вы ищете, товарищ? — произнес кто-то у меня за спиной чуть хрипловатым, надтреснутым голосом.
Я оглянулся.
С легкой рыжинкой в волосах, туго зачесанных назад, отчего словно бы и белесоватые густые брови приподнялись и лицо налилось плотным румянцем, стоял не крупный, но крепкий мужчина.
— Мне… редактора, — сказал я.
И назвал себя. Прибавил, что хотел справиться о судьбе своих рассказов.
— Идут в пятом-шестом, сдвоенном номере, — ответил мужчина. — Это я знаю: видел верстку своими глазами. А в редакции народ так рано у нас не собирается. Хотите, посидим за свободным столом… Давайте знакомиться. Кожевников Савва Елизарович. Редактор областного издательства. — Он протянул мне руку. — Но еще лучше, если мы посидим не здесь, а спустимся в столовую. Там всегда с утра горячие пирожки.
И, не слушая моих возражений, что, дескать, сыт я по горло, Кожевников потащил меня вниз по лестнице. В столовой с ходу заказал десяток мясных пирожков и четыре стакана кофе.
— Холодище сегодня ужасный, вам надо прогреться как следует!
Извинился, что должен срочно написать небольшое письмо, пока принесут пирожки, и вытащил из кармана блокнот.
— Иначе упущу, забуду очень важную мысль. У вас крепкая память? Я на свою надеюсь. Но не всегда.
А я сидел и прикидывал в уме: оплатить свою половину общего заказа я никак не смогу, даже если выложу до копейки все свои денежные запасы, оставленные по строгому расчету на извозчика в Красноярске. И хотя от кухонных запахов голод прямо-таки кружил голову, я соображал, что двух пирожков и одного стакана кофе мне вполне бы хватило заморить червячка.
Пирожки и кофе на столе появились очень быстро. А Савва Елизарович все писал. Перо у него неотрывно, с удивительной стремительностью бегало по бумаге, будто спеша настигнуть ускользающую мысль. Но строчки при этом — я видел — ложились ровные, четкие, а в буквенном рисунке было что-то от готики, преобладал острый излом.
— Ешьте, пока горячие, — сказал он, не поднимая глаз. — Оставьте мне парочку и стакан кофе — остальные вам. Дьявольский холод на улице. Запасайтесь калориями. Я сейчас допишу.
Недоброе чувство шевельнулось во мне. «Оставьте парочку…» Оставлю девять штук и три стакана! И рассчитаюсь за свое с официанткой прежде, чем будет закончено письмо. Как говорится, на удар отвечу ударом.
Давясь, я проглотил пирожок и стакан кофе. Поманил официантку. Она не обращала внимания на мои знаки. Савва Елизарович писал. И тогда рука у меня, не слушаясь приказов рассудка, предательски поползла по столу к тарелке за вторым пирожком. Сочным, теплым, с хрустящей корочкой!
И снова официантка не заметила моих знаков. И в третий раз рука не послушалась приказов рассудка. А черт с ним, с извозчиком в Красноярске, дотащусь с чемоданом до дому и пешком!
Савва Елизарович кончил писать, захлопнул блокнот и сунул его в боковой карман пиджака. Придвинул к себе стакан кофе.
— Только что сдал в набор первую книжку молодого автора, надо порадовать. И высказать свои соображения на будущее, — объяснил он, хлопнув по карману пиджака, — привязалась одна любопытная мысль… А когда вы рассчитываете закончить свою первую книгу?
Этот простой вопрос поставил меня в тупик. Даже приблизительно я не представлял себе, когда у меня будет закончена по существу только-только еще начатая первая книга. Забегая вперед, скажу, что первая книга у меня появилась спустя семь лет после этого разговора, и совсем другая, не та, которая тогда была начата. Но Савва Елизарович смотрел на меня доброжелательно, выжидающе, и я пробормотал, что думаю закончить ее в самое ближайшее время…
Он стал допытываться: о чем пишется книга, роман это, повесть или сборник рассказов? Кто главные герои романа? (Я сказал, что пишу историко-революционный роман «Хребты Саянские».) Какую основную идею вкладываю я в свой замысел? Как будет книга работать на современность? Достаточно ли заготовлено у меня исходных материалов? Не слишком ли широко сразу я размахнулся? Слегка подавшись плечами вперед, он прямо-таки расстреливал меня своими вопросами. И я вертелся на стуле, как горошина на горячей сковороде. Не отвечать было невежливо, а отвечать со всей определенностью я не мог — будущая книга для самого меня еще таилась в тумане.
Досада усиливалась. Ну что он меня допрашивает, будто следователь! Встретились совсем случайно, и неизвестно — встретимся ли когда-нибудь еще. И чтобы не быть окончательно посрамленным еще и денежными расчетами, я решил как можно скорее сбежать от этого дотошного человека.
Официантка в этот раз на мой сигнал отозвалась немедленно. Спросила глазами: как получить с меня — за все или только за свою долю! На тарелке лежала еще целая груда пирожков, и рядом с нею стояли два стакана невыпитого кофе, подернувшегося тонкой пленочкой. Холодными пальцами я медленно вытащил бумажник, не зная сам, что же я должен сказать.
Но Савва Елизарович опередил меня, поднял руку.
— Простите, я хозяин, я плачу за все, — сказал он официантке и протянул ей деньги, а когда она отошла, сказал мне, лукаво прищурясь: — А во-вторых, вам все равно платить нечем. По лицу понял.
— Нет, я…
Он махнул рукой:
— Дорога вам еще предстоит дальняя… Сколько вам нужно денег взаймы?
И я не смог на него обидеться.
Так состоялось наше первое знакомство.
Потом литературная судьба сводила нас уже частенько. И в Новосибирске, и в Москве, и в Ялте. На творческих семинарах, на обсуждениях новых рукописей, на юбилейных торжествах «Сибирских огней», на пленумах правления Союза писателей, на съездах писательских…
И всюду, всякий раз Савва Елизарович поражал меня удивительной способностью как-то сразу схватывать в своих собеседниках главное, чем они могут быть для него как для писателя интересными. Уловив это главное, он уже не отступался. Он умел расспрашивать и угадывать предел, за которым следует прекратить свои расспросы, чтобы из любознательного человека не превратиться в настырного.
Другой его удивительной способностью было уменье записывать. Маленький блокнот всегда был как бы постоянной принадлежностью его левой руки. Я не читал его записей, не знаю, насколько связно и грамматически правильно построены были они. Но, взглядом кося в его сторону, я всегда отмечал, что записывает он с исключительной легкостью, совершенно свободно, уверенно, будто наряду с пространной живой речью оратор параллельно ему диктует еще и готовый, плотно сжатый конспект. Это впечатление усиливалось тем, что Савва Елизарович по ходу записи тут же переговаривался со своими соседями.
Но записывать быстро и легко — это было для меня еще постижимо, хотя сам я не обладаю таким даром. А вот как он умудрялся с такой же непринужденностью, не обращая никакого внимания на посторонних, сидящих с ним рядом, громко разговаривающих и даже заглядывающих ему через плечо, как он умудрялся при любой обстановке писать свои очерки, статьи или править чужие рукописи — этого я решительно понять не могу. А писал он постоянно. Не представляю Савву Елизаровича праздно сидящим! Даже в кафе, в ресторане, ожидая, пока ему подадут заказанное блюдо, он успевал набросать страничку-другую.