— Тут Сашиного ничего не осталось? — спросил я.
— Как же, как же!.. — быстро перешла она от слез к деловитости. — Ботиночки и тетрадки какие-то.
Я вошел в комнату. Когда мы жили здесь, единственной мебелью были две раскладушки, книги и чемоданы. Правда, было у нас еще две табуретки, но потом «чекистка» отвезла их на дачу. Вечерами, лежа на своих раскладушках, мы болтали с Сашкой до бесконечности. Свет в комнате был потушен, и в окно наше глядели сразу две кремлевские звезды. Сейчас комната была совершенно пуста, если не считать Сашкиных ботинок и двух тетрадок на подоконнике.
— Да, вот ещё что, — вспомнила старушка, — в ванной комнате осталось его мыло и ваша щеточка.
Я вошел в ванную. Поди разберись, какое тут — Сашкино. И зачем оно? Не передавать же его матери? Но вот странно: моя зубная щетка в потрескавшемся футляре с дырочками лежала на прежнем месте! Я даже обрадовался ей… За последнее время все рассыпалось, расползлось, а щетка лежала на месте. Всюду, где ни останавливался, я непременно оставлял зубные щетки, всегда их забывал. Разумеется, как только уезжал, их выбрасывали… Но эта пролежала на своем месте целых три года. Очень почему-то я был благодарен бабке за эту щеточку.
Прислушался. Молодецкий голос старушки. Разговаривает по телефону. Жалуется на своего мужа:
— Два часа уговариваю надеть ордена. Ни в какую! Стесняется!.. Что ты говоришь?! И твой? Да они что, дураки? Не воевали разве? Да так-то ведь, миленькая, достесняемся до того, что и войну забудем, словно не было ее!..
Из крана в ванну капала вода. И тут вдруг до меня дошел смысл Сашкиной фразы: сдрейфил убивать сома. Я вспомнил! Мы сидели в комнате на стопках книг и выпивали. Постучала «чекистка», попросила: «Мальчики, убейте сома». Огромный сом плавал в ванне. Бабка протянула нам молоток. Почему-то молоток оказался в руках у Сашки. Видимо, я долго колебался. Сашка быстро поймал сома, прижал его головой к борту ванной. Раздались два удара, словно по мокрому ботинку.
— По Менделеева! — кричала в телефон бабка. — А потом направо, по Сеченова.
Бред какой-то. Дался им Менделеев!
Я шел по улице, держа в правой руке Сашкины ботинки, а в левой его разрозненные записи. Перед глазами стояла Сашкина запись: «К. — беспринципный чудак».
— Вам что, плохо? — спросил меня прохожий.
— Нет, нет, что вы, что вы! — почти закричал я.
Но он все-таки был прав, иначе ноги не привели бы меня к маме. Когда очень плохо, они всегда приводят меня к маме.
7. Мама
Стою у дверей и слышу шаркающие мамины шаги. Шаги начинаются из кухни, потом маме нужно пройти длинный коридор. Я припадаю к дверям, скребусь в них, как пес. Я ничего не скажу маме, я скажу ей, что все в ажуре. Ведь я у нее последний островок, последняя надежда. На этом островке все должно быть в ажуре.
— Мама! Открой… Это я!..
И вот мы сидим с ней на кухне и пьем чай. Я рассказываю, как хорошо идут у меня дела и как сам Ступин видит во мне свою надежду и опору.
— Ты уж не ссорься с ними, — предостерегает меня мать.
— Я и не ссорюсь, мамочка. Господи, как давно я не пил твоего чая с вареньем!.. Помнишь, как папа каждое утро просил: «Крепчайшего!»…
К вечеру меня начинает знобить. Ложусь в постель. Мать укрывает меня двумя одеялами. Дает лекарства. Потом гасит свет и уходит в соседнюю комнату. Двери полуоткрыты. Мне видно, как мать усаживается за швейную машину. А здесь, в комнате, глядят на меня из полумрака мои старые знакомые — вещи. Почему, когда я болен, они смотрят именно так — настороженно, словно перед прыжком? Многие из них пришли из детства: синяя лампа на книжном шкафу, старая чугунная чернильница отца (каслинское литье) — голова с приподнимающейся шляпой… Есть что-то забытое и пугающее в них… И только мать — единственное спасение, к которому я прибегал в детстве, когда, охваченный кошмарами, запуганный пристальными взглядами вещей, в панике бежал от них, прижимался к матери и шептал:
— Мамочка, миленькая!.. Там… страшно!..
— Успокойся, родной, это был всего лишь сон.
И вот уже не вещи-люди обступили меня, рассматривают… Ступин, Глухота, Щечкин… Что им надо? Я срываюсь с постели, но кружится голова, и я падаю на пол. Волоча за собой простыню, я ползу по полу в соседнюю комнату:
— Мамочка!.. Мне худа а!..
8. Сон с башмаками
Стол, за которым они сидели, был гораздо длиннее и массивнее, чем наяву. Они сидели и ждали.
— Ну-с, рассказывайте, — сладко пропел Ступин, шевеля усами.