Зверский голод. Ужин. Ещё семь сигарет перед тем, как лечь спать не раньше половины второго и не позже двух часов ночи. Всегда.
И снова пять пятнадцать. Потолок, думы, грёзы, пол шестого. Тишина в квартире и за её пределами. Городок спит. Он различает раздражающее журчание холодильника в кухне, но и оно с хлопком обрывается.
Она приходит два-три раза в неделю. Сегодня не её день.
Сразу включает горячую воду, кофе, четыре сигареты и погружение, оставляя только нос на поверхности.
Каждый раз одежда на нём всё та же, но мир вокруг каждый раз другой. И каждый раз следы разные. Прошли сутки – изменилось всё и ничего.
Чаще всего это всё тот же мир, в котором он погружается. В нём он не находит ни себя, ни её, ни многих-многих других. Их нет, будто они отсутствуют. Или исчезли. Может их никогда и не было. Он не знает. Он всего лишь бродит и смотрит. Здесь тихо. Едва можно уловить шелест одежды, соприкосновение резиновых подошв с поверхностью – это единственные звуки, и они всё же слышны чётко. Но он их не слышит. Или не хочет слышать.
И сейчас он снова был в таком мире. Как всегда, бродил и смотрел. Один. Не слышал шелеста одежды, не слышал шелеста травы, которую тревожил своими ногами. Шёл среди пустоты цветных следов, вдыхал их запах.
И услышал скрип? Да. Вот снова! Скрип и шаркающие звуки.
Вылетел из гнезда раздумий, обернулся. Увидел, как деревенская бабушка, неся ведро, галошами потирая жесткую траву, направлялась в сторону видневшейся на горизонте хаты.
Он резко согнулся в ванне перекидывая за её края руки, тяжело дыша. Сразу выскочил из воды изумлённый. Кипяток. Нет, ожогов нет, значит горячая. Просто очень горячая. Тело красное, сердце колотится, двенадцать пятьдесят два.
Он пил кофе чашка за чашкой, курил сигарету за сигаретой. Впервые за годы мысли бурей бушевали в голове.
То место всегда было пустынно. Он считал его своим. Оказалось, что был не прав. Знала ли она о нём? Как давно? Только сейчас решила показаться? Зачем?
Нет. Кто она?.. Вода нагрелась. Пробудь там дольше, он бы сварился. Раньше вода часами леденела, однажды он обнаружил в ней кусочки льда. Но лишь однажды. Почему он не замерзал? Он не знает. Есть одно предположение – во время погружения тело не реагирует на внешние воздействия. Только в момент всплытия, в это мгновение его пронзает этот холод и выплёвывает обратно на поверхность. Голым, холодным и голодным. Он не знал, как это объяснить, он не знал, как это работает.
Он поел, выпил кофе и выкурил сигарету. Понемногу он успокаивался. Ощупал остывшее тело, оделся и рухнул в кресло. Тишина свалилась привычным бременем.
Медленно тянулся закат. Завизжал поставленный чайник. Залив кружку нерастворимого кофе кипятком, он прислонился плечом к стене, в очередной раз закурил и уставился в окно.
В последний раз он оказался в отражении реальности. Те же бетонные блоки трёх-четырёх этажей, те же красные крыши. Только краски бледнели – яркими оставались только следы. Они будто вбирали в себя краски окружающего мира, но не до конца, оставляли только бледные мазки.
Улицы были пустынны: не было беседок, лавок, мусорок. Выложенные плиткой тротуары заменены растрескавшимся асфальтом.
Где она была? Он смотрел через окно на затерявшееся за деревьями солнце, пускавшее рыжие разводы на засыпающий мир. Затушил окурок, подцепил пальцами кружку и вышел на балкон, подкуривая новую сигарету.
Бабье лето кончалось, начинало холодать. С балкона открывался вид на дорогу, что кружила вокруг городка, за ней тянулись огороды, в которых ещё горбились редкие люди (зачем они делают это?). Справа стояла котельная, огороженная сеткой, с длинной красно-белой в горизонтальную полоску трубой. Ещё правее, за массивом жилого блока… там она была. В месте, что отразилось полем…
Сигарета дымилась во рту. Лёгкое дуновение ветра метнуло извилистый дым в глаза. Сощурившись, он вытянул её из липкой хватки губ и уложил между пальцами. Выходя из прохода-арки между домами, он наконец выпустил дым из лёгких. Ветер поспешил развеять его, будто ему больше нечем заняться.
Он прошёл между машин, перешёл дорогу и ступил на жухлую траву. Слева, из жёлтой коробки торчала труба котельной. Впереди, за глубокой канавой, бугрилась нетронутая цивилизацией земля (по крайней мере, такое складывалось впечатление). Она всё возвышалась и возвышалась, потом медленно шла вниз и входила в небольшой лес. С места, где он стоял, виднелись лишь кроны желтеющих деревьев. В погружении это место было ровным.