Ноэль продолжал настаивать с неловкостью, от которой первым же и пострадал:
— Ты меня любишь?
— Да, — снова знаком ответила Бэль, продолжая цепляться за сон.
— А будешь еще меня любить, если…
Пауза, неуловимая пауза, предшествующая окончательным словам.
— …если бы узнала, что я убил человека?..
Бэль уже начала машинально кивать головой, но тут вовсю раскрыла глаза и окутала Ноэля взглядом, в котором изумление боролось с неверием:
— Ты убил человека?
Вопрос вырвался так непосредственно, так невинно, что Ноэлю пришлось совершить над собой усилие, чтобы не ответить с той же естественностью, с той же легкостью: «Да, любовника твоего».
Он бы может так и поступил, если бы внезапно пол не сотрясла легкая дрожь.
Ноэль повернул голову, прислушался.
— Кто-то поднимается… — шепнула Бэль.
Он кивнул:
— Беги, спрячься по-быстрому!
Она уже выпрыгнула из постели. Схватила юбку и чулки и бегом скрылась за ширмой.
Ноэль еще не успел разглядеть костюм, как дверная ручка стала поворачиваться, повинуясь нажиму извне.
Глава 12
Это был Клейн, но такой осунувшийся, настолько изменившийся, что Ноэль даже не сразу его узнал.
Лицо его казалось неопрятным из-за многодневной щетины, глаза были красны от недосыпания или от слез. К растресканным от жара губам прилип окурок. Седые волосы убелили виски, преждевременно состаря его.
Он сделал два-три неуверенных шага по мастерской, хлопая веками, словно ночная птица, застигнутая врасплох светом. И когда, наконец, его взгляд наткнулся на Ноэля, он не улыбнулся.
— Выпить чего-нибудь найдется? — спросил он хриплым, словно заржавевшим от долгого молчания, голосом.
— Найдется, кажется, — ответил Ноэль. — Присаживайся, старина. Что с тобой случилось?
Он полез в буфет и достал оттуда початую бутылку марочного коньяку. Клейн быстро завладел ей и уже собрался хлебать из горлышка, но Ноэль успел протянуть ему рюмку.
— Сигареты есть?
Ноэль достал из кармана и положил на стол недавно купленную пачку.
— Уже в третий раз прихожу, — сказал Клейн. В его устах эти слова походили на упрек. — Сначала в три. Потом около семи.
— Разве мадам Эльяс тебе не сказала, что мы в Пон-де-л’Иле?
— Сказала…
Сказала, но он все-таки ждал!
— Ужинал? — спросил Ноэль.
— Ужинал?
Это слово явно не имело для Клейна никакого смысла. Он встал и принялся ходить взад-вперед по мастерской, скользя пустым взглядом по мебели и картинам.
Ноэль смотрел на него с тревожным удивлением. Клейн, конечно, всегда был странноват, почти все время замыкался в непреоборимом молчании. И все же таким Ноэль никогда еще его не видел: взгляд блуждающий, жесты неуверенные, на собственную тень похож.
— Мой «Сад приходского священника» все еще у тебя? — внезапно спросил Клейн, но таким тоном, как сказал бы что угодно, без малейшего интереса, машинально.
— Конечно. А что?
— Хочу его забрать.
Это была не просьба. Он прямо требовал. А ведь Ноэль совершенно честно купил эту картину однажды, когда Клейну было нечем заплатить за квартиру.
— Сейчас я тебе его дам, — сказал он.
Клейн ни на йоту не шевельнулся, но, стоя посреди комнаты, следил взглядом за малейшим жестом Ноэля.
Ноэль переставил несколько рам и вытащил на свет ту самую картину:
— Вот она.
Клейн схватил ее и стал долго разглядывать со всех сторон, словно видел впервые, словно не сам ее написал. Провел рукой по лаковой поверхности, соскреб ногтем какой-то подтек. Потом засунул ее под пиджак и направился к двери.
Уже собравшись открыть ее, вроде о чем-то вспомнил.
— Спасибо, — выговорил он, наконец. Поколебался: — Клер очень ее любила.
— Любила? — повторил Ноэль.
И внезапно все понял. Когда он видел Клейна в последний раз, его жену после трудной беременности неотложно отвезли в больницу.
— Клер? — спросил он, и его голос невольно задрожал от воспоминания о несчастном бледном личике, обрамленном иссиня черными волосами.
Клейн опустил голову.
— Умерла? — снова спросил Ноэль.
— Да, — ответил Клейн, — и ребенок тоже.
Это прозвучало одновременно так просто и так патетично, что Ноэль не смог найти нужных слов. Да Клейн больше ничего и не ждал.
— У тебя… у тебя еще коньяку нет? — спросил он.
Ноэль с сожалением показал жестом, что ничем помочь не в силах.