Теперь о маме. У её родителей было две дочери: моя мама Зейнеб и её младшая сестра Сайде. Их отец Куртумер Небиев, а в торговом мире его называли киреччи Куртумер, занимался продажей извести, основного стройматериала тех времён. У них был свой дом в Симферополе, жили в среднем достатке. Дочери получили начальное образование в татарской школе, хорошо писали и читали арабской вязью, знали Коран. Любознательность девочек в значительной мере удовлетворялась увлечением газетой "Терджиман" ("Переводчик"), издававшейся нашим всемирно известным просветителем Исмаилом Гаспринским (или Гаспралы). По ней они самостоятельно изучили азы русской письменности, почерпнули ряд сведений из области культуры, истории, литературы, быта своего и других народов. И мама, и тётя Сайде наизусть читали многие стихотворения крымскотатарских поэтов и в первую очередь Гаспринского, а также русских, турецких, персидских и других поэтов в переводах на крымскотатарский язык. У нас был Коран с переводом. Середину страницы, составляющую не больше четверти её площади, занимал оригинальный текст собственно Корана, а на очень больших полях в косую строку был напечатан, тоже арабским шрифтом, перевод его содержания. Коран был заключён в бархатный, вышитый золотом футляр тёмно-фиолетового цвета. Когда Коран извлекался из футляра, его поворачивали обрезом к себе и трижды целовали, прикладывая попеременно к губам и ко лбу. Только после этого раскрывали и начинали читать. Я любил слушать это чтение на незнакомом языке, а ещё больше - перевод написанных там историй, но, к сожалению, мало что запомнил. Видимо, причиной тому были и слишком малый возраст, и полное отсутствие каких-либо способностей к запоминанию исторических событий, мифов, дат, имён и т. д. Такая оценка своих способностей в этой области с годами у меня ещё более укрепилась.
Девочки рано потеряли свою мать, которую унесла чахотка - болезнь, нехарактерная тогда для крымскотатарского населения. В тринадцать лет мама стала хозяйкой оставшегося семейства, и на её детские плечи легли все заботы о доме: уборка, стирка, приготовление пищи, уход за отцом и сестрой, ведение хозяйства. Она научилась обшивать себя и сестру, умела вязать, вышивать. Так что к моменту замужества она была в полном смысле слова весьма подготовленной молодой женщиной, чтобы стать и хозяйкой нового дома, и женой, и хорошей матерью. Дедушка ушёл из жизни, едва дождавшись замужества своих дочерей. Революционные события и последовавшие за ними изменения слишком серьёзно подействовали на его нервно-психическое состояние и резко подорвали его здоровье.
Моя мама была самой доброй, самой терпеливой и умной женщиной из всех, которых мне приходилось встречать. Среднего роста, не худая и не полная, со спокойными карими глазами, слегка вьющимися каштанового цвета волосами, ровным тонким носиком, какими-то стеснительными улыбчивыми губами - такой она была всю жизнь. Вдумайтесь в то, что я сейчас вам скажу: за все годы не очень удачной своей жизни, при всех неприятностях и передрягах я НИКОГДА, НИ РАЗУ не слышал из её уст гневных слов, повышенной тональности в разговоре, упрёков и недовольства в адрес кого бы то ни было. Самое большое, что она себе позволяла, если была мною очень не довольна, были слова, произносимые больше в просительном тоне: "Сынок, не делай такого больше". Это на меня действовало сильнее любых громких речей, нравоучений и бранных слов. Она никогда не жаловалась на свою судьбу, на трудности, материальный недостаток, на усталость, недомогание и т. д. А ведь ей очень несладко пришлось в жизни. Своим воспитанием мы с сестрой целиком обязаны маме. Хотя сама она не получила ни хорошего образования, ни светского воспитания, у неё было какое-то внутреннее чувство интеллигентности и способности ненавязчиво прививать нам всё хорошее, что считала необходимым. Она учила нас не ввязываться в ссоры, быть уступчивыми, не быть завистливыми, быть мягкими, доброжелательными, трудолюбивыми и чистоплотными во всём, не злословить, не совершать неблаговидных поступков, не предавать, не лгать и т. д. Возможно, мы с сестрой не полностью стали такими, какими нас она хотела видеть, но и серьёзных безнравственных поступков, как мне кажется, ни моя сестра, ни я не совершили.
Начиная с 1928 года, мама постоянно работала, так как заработка отца нам явно не хватало. В Гурзуфе она работала то швеёй в мастерской, то делопроизводителем в сельсовете. В её обязанности входила и регистрация всех отдыхающих в санаториях и домах отдыха и оформление временной прописки через милицию. В этой работе я ей много помогал, часами просиживая за карточками регистрации и домовыми книгами, благо, она приходилась в основном, на время летних каникул. Когда мы переехали в Ялту, она сначала работала в райздравотделе секретарём, а затем до самого выезда из Ялты в годы войны - продавцом в киоске союзпечати в самом центре Набережной. Благодаря этому мы, уже взрослые ребята, имели доступ к обширной и самой свежей литературе, которую поглощали беспрестанно. После выселения из Крыма мама прожила в Узбекистане 20 лет (сначала в одном из колхозов в Голодной Степи, затем в посёлке Сыр-Дарья, а в конце жизни в г. Фергане). При ней находились старшая сестра моего отца до конца своих дней и моя сестра. Умерла мама от болезни дыхательных путей - эмфиземы. Я, получив телеграмму о плохом её состоянии, тут же вылетел. Она скончалась буквально за три минуты до моего появления. Тело её было совсем ещё теплым, выражение лица спокойное, в какой-то озабоченной полуулыбке. Похоронили мы её в красивом месте на мусульманском кладбище, совершив все полагающиеся обряды. Позже там же были похоронены мать и отец моего двоюродного брата Либана, который бережно ухаживал за могилами. Теперь не стало и его самого.
Симферополь - Ялта
Завтра поеду в Ялту. После увиденного и пережитого за один только день в Симферополе и сердце, и мысли сжались в комок боли и обиды. Думалось не только о горькой судьбе своего народа, а о том, как другой народ легко и, я бы даже сказал, с одобрением воспринял беспрецедентные акты насилия и жестокости к тем, кто был рядом и в очень трудные годы между революцией и войной, и на полях сражений самой страшной из войн. Неужели вот так, одним указом и пропагандистским словом, можно всех заставить поверить в чудовищную ложь о народах-предателях? Или столь велика благодарность за предоставленную возможность безвозмездного приобретения чужого добра и чужих земель, что человек как бы самому себе начинает внушать мысль о правдивости всех небылиц и, постепенно свыкшись с нею, воспринимает всё это как неопровержимый факт? И неужели еженощно не мерещатся новосёлам обездоленные люди, изгнанные из своих домов? И можно ли так безмятежно, со спокойной совестью смотреть друг другу в глаза? Можно ли не помнить, что ты сидишь на чужом месте, живёшь в чужом доме, пользуешься чужими вещами? И не чувствовать ни капельки угрызений совести? Конечно, ты сам не разбойник и не вор, ничего не украл, не отнял собственноручно, ни над кем не насильничал. Но ведь, когда тебе сказали: "Приходи, бери и живи" - ты пришёл, взял и стал жить! Тут логика проста: если я не возьму, то возьмёт кто-то другой. Быть такими щепетильными, чтобы не брать, когда говорят "бери", не принято здесь. И вот проходит пять, десять, пятнадцать лет, приехавшие на замену крымских татар старые люди умирают, молодые вырастают и женятся, рождаются дети, внуки. И теперь уже можно говорить: "Это моя родина, здесь похоронены мои деды, здесь я родился и вырос, и никаких татар я знать не знаю". Вот так, быстро и надёжно, а главное - вроде бы и без особого нажима можно превратить переселенцев в защитников совершенных злодеяний, в оплот лживой и преступной власти. И тогда эта власть вполне может действовать в интересах и даже от имени этих обманутых ею же людей. Порочный круг замыкается. Где же выход?
В огромном спальном зале гостиницы с шестнадцатью койками, кроме меня, ночевал только один человек. Не спалось. Всё новые мысли возникали в голове. Добро и зло - в чём их корни, откуда они появляются, каково соотношение между ними, всегда ли добро торжествует, как нас учили? Добро, помимо всего прочего, - это созидание, а зло - разрушение. Для разрушения того, что возводилось годами, веками, иной раз требуются минуты. То же и в человеческих отношениях. Зло гораздо сильнее добра. Если бы эти категории можно было измерить каким-то общим мерилом, к примеру, квантами, то я бы сказал, что иногда достаточно одного кванта зла, чтобы перевесить сто или даже тысячу квантов добра. Где же взять такое количество добра, чтобы в этом перекошенном мире хотя бы уравновесить весы? Видимо, одна чаша будет опускаться всё ниже и ниже, до тех пор, пока, достигнув некоего критического состояния, весы не опрокинутся, выплеснув всё, что было накоплено в их чашах. Человечество достигнет апофеоза своей земной деятельности.