Но семья очень страдала от недоедания, так как мы, не имея подсобного хозяйства, вынуждены были довольствоваться только той нормой, которая определялась так называемыми продовольственными карточками. Положение тех, чья работа была связана с торговлей продуктами питания, со столовыми, домами отдыха или санаториями, было значительно лучше - им всё же кое-что перепадало помимо карточек. Как раз в это время муж одной из наших дальних родственниц Сеит-Неби-ага, вернувшийся в Крым после нескольких лет жизни в Средней Азии, сумел устроиться на работу в тот самый ресторан в городском саду на должность кладовщика. Ему требовался помощник. На эту должность и решили устроить меня на работу хотя бы на летний сезон. Когда папа мне об этом сказал, я не стал возражать, то ли понимая сложное положение семьи, то ли просто не желая огорчать родителей. Однако, когда начали оформлять меня на работу, выяснилось, что я не достиг ещё положенных шестнадцати лет - только через несколько месяцев мне исполнялось лишь четырнадцать, - а таких в соответствии с законом нанимать на работу запрещалось. Преодолев какие-то формальные препятствия, удалось всё же оформить меня на работу, но не на должность помощника, а ученика кладовщика. Так я оказался сотрудником ресторана. Я выполнял самую разнообразную работу: отпускал работникам кухни муку, крупу, соль, сахар, подсолнечное масло и некоторые другие продукты, ездил с извозчиком дядей Васей за сметаной и молоком, с ним же развозил выпекаемые в ресторане медовые коврижки, пирожки и булочки. Казалось очень несправедливым развозить всю эту вкуснятину и не иметь права хотя бы одну штучку попробовать - всё было на строгом учёте. Приходилось желудок угощать собственными слюнками. Я обычно садился рядом с дядей Васей на козлы, и мы с гордым видом катили по Набережной. За нами на повозке была установлена средних размеров будка, окрашенная в светло-голубой цвет, с полками для подставок, а впереди бежала небольшая буланая лошадка, очень добрая и ласковая, по имени Яшка. Дядя Вася был весёлым балагуром, знавшим множество презабавных историй, поэтому я с нетерпением ждал очередных поездок, которые случались раза два в неделю. За хлебом он ездил каждый день, но здесь моей помощи не требовалось. Самой противной была работа в подвале по протиранию поверхности висящих там копчёностей. Без такой обработки подсолнечным маслом на них образовывалась плесень. Даже в ресторане в то время не было обычных холодильников, не говоря уже о кондиционерах. Работать приходилось стоя, не снимая рыбу и колбасу с крюков, и руки, постоянно поднятые вверх, немели и очень уставали. За недобросовестную работу мне несколько раз попадало от Сеит-Неби-ага... Улучив свободную минуту, я тут же садился за столик в малюсенькой нашей конторке и при очень тусклом свете маломощной лампочки принимался изображать надписи на витринах, вывески для магазинов, какие-то надуманные эмблемы. Там я научился выписывать объёмные буквы, имеющие в сечении квадратную, треугольную или полукруглую формы. Эти надписи я раскрашивал принесёнными с собой цветными карандашами и мечтал как-нибудь показать самые удачные из них Ахтему-ага, но дело до этого так и не дошло. Не суждено мне было стать живописцем, как Ахтем-ага.
Но самым главным смыслом моей работы была, конечно, возможность обедать там, да ещё покупать и приносить домой две белые сайки, и всё это без всяких карточек. В душе я этим очень гордился. Эти сайки мы далеко не каждый день ели сами, чаще всего мама их обменивала на базаре на какие-то другие нужные нам продукты: картошку, масло, рыбу. На рынке существовал довольно твёрдый эквивалент. Если не ошибаюсь, за сайку можно было взять 1 кг картошки, 1 литр молока, четверть бутылки подсолнечного масла и т. д. Однажды мама меня послала поменять сайку на литр молока, что я и сделал без всяких трудностей. Но молоко оказалось козьим с изрядным специфическим запахом. Мама расстроилась и объяснила, что при покупке молоко надо пробовать на вкус, иначе можно опять нарваться на козье. Просить продавцов дать попробовать молока мне казалось неудобным и, кроме того, я боялся, что не смогу распознать молоко, отведав столь мизерную порцию. Поэтому в следующий раз я пошёл на заранее обдуманную хитрость. Подойдя к молочному ряду, я довольно громко спросил у стоявших здесь тётушек: "У кого есть козье молоко?" Две из них ответили, что у них козье молоко. Конечно, я купил молоко у других, заслужив от хозяек коз не очень добрый прогноз относительно будущей своей жизни: "Ты посмотри, какой хитрый! Вырастет, наверное, жуликом".
Работа в ресторане запомнилась в связи с ещё несколькими особенностями. Каждую неделю для всего персонала проводилась обязательная политическая учёба, игнорирование которой могло обернуться самыми печальными последствиями. Каждое занятие, проходившее обычно в помещении кухни, начиналось с переклички присутствующих. Староста группы зачитывал фамилии, и каждый, вставая, отвечал: "Здесь". Трудно сейчас вспомнить все темы наших занятий, но одна из них запомнилась на всю жизнь. Она называлась: "Шесть условий товарища Сталина". В ней шла речь о мерах по ускорению процесса по индустриализации страны и построению социалистического общества. На занятиях обсуждение шло туго, взрослым людям в такое тяжёлое время было, конечно, не до учёбы, даже если она посвящалась гениальным мыслям нашего вождя. Пропагандист, опросив нескольких слушателей, остался недоволен. Очередь дошла до меня. Я был подготовлен лучше многих, потому что в школе на уроках обществоведения мы это уже проходили. Мой ответ так понравился нашему ведущему, что он начал стыдить взрослых моих коллег, ставя им в пример меня. От этого я то краснел, то бледнел, весь вспотел и никому не мог взглянуть в глаза. С одной стороны, такая похвала льстила моему самолюбию и мне были приятны его слова, с другой стороны, я ощущал какую-то неловкость перед остальными, будто очень виноват перед ними. Я успокоился только тогда, когда после занятий два или три человека, заметившие моё состояние, подошли ко мне и сказали, что своим ответом я выручил остальных, до которых могла бы дойти очередь. Вообще, все сотрудники ресторана, с которыми приходилось иметь дело, относились ко мне дружелюбно, сочувственно, и может быть, поэтому я не особенно ощущал оторванность от своих друзей во время летних каникул.
Надо сказать, что и последующие летние каникулы я не оставался без работы. В следующем году все три месяца работал в гостинице, занимаясь вопросами прописки и выписки приезжающих гостей. Приходилось на каждого заполнять специальные бланки, заносить данные в домовую книгу, покупать и приклеивать в неё марки госпошлины, ходить с этими документами в милицию и т. д. Через год я работал в одном из санаториев города помощником культработника. В мои обязанности входила организация спортивных игр, которые ограничивались только волейболом и шахматами ввиду отсутствия и инвентаря, и других площадок. Кроме того, по вечерам в паре с баянистом играл на домре на танцплощадке. Вскоре, правда, это занятие пришлось прекратить из-за того, что аккордеон полностью заглушал звуки домры, ведь в то время электроусилителей к инструментам ещё не было. А во время последних моих каникул, между девятым и десятым классами, я всё лето играл в домровом ансамбле Ялтинской филармонии. В основном мы выступали на выездах в сборных концертах вместе с приезжими артистами различных жанров из многих городов страны.