В штабе я задержался недолго. Начальник, ознакомившись с моими командировочными документами, сказал, что я должен явиться в штаб завтра к девяти часам утра для встречи с руководителем института "Рабе" и начальником расчётно-теоретического бюро, а сейчас придёт шмаргун, который решит вопрос с жильём и постановкой на офицерское довольствие. Некоторые термины из лексикона военных я знал, но что такое "шмаргун" - и представления не имел, поэтому подумал, что это название какой-то интендантской должности на немецком языке. Каково же было моё удивление, когда начальник через открытую дверь крикнул кому-то:
- Найдите Шмаргуна, пусть зайдёт ко мне.
Минуту спустя зашёл довольно упитанный, высокого роста человек в штатском костюме и спросил:
- Вы меня звали?
Вместо ответа последовала команда:
- Поставьте товарища Аппазова на офицерское довольствие, обеспечьте жильём, выдайте необходимые документы. Он будет работать в шпаркассе у подполковника Тюлина.
Теперь я уже знал, что Шмаргун - это фамилия, а не какой-то немецкий термин, но зато появилось новое незнакомое слово - шпаркасса.
- Всё сделаем, товарищ подполковник, - ответил Шмаргун, и мы вышли с ним в коридор.
Пока оформлялись документы, я спросил у Шмаргуна, что такое шпаркасса. Оказалось, что это сберегательная касса, своего рода городской банк, здание которого отдано подполковнику Тюлину для организации там расчётно-теоретического бюро. По его довольно сухому ответу я почувствовал, что Шмаргун не очень склонен к беседе, и не стал его докучать другими интересующими меня вопросами. Когда мы уже выходили из штаба, Шмаргун пояснил, что я буду жить в квартире у немецкой семьи, за комнату должен платить 100 марок в месяц, питаться можно или в ресторане "Япан", который стоит на горе, но оно далековато, если нет машины, или в кафе "Йон", вот здесь, почти рядом со штабом. Нам полагался и сухой паёк, который можно получать каждые две недели: масло, сигареты, сахар, шоколад... Закончил он свой инструктаж словами:
- До вашего жилья недалеко, чуть в гору, минут 10-15 ходу, я вас туда отведу.
Всё это он говорил, ни разу даже не взглянув на меня, а когда повернул голову ко мне, вдруг удивлённо спросил:
- А где же ваши вещи? Вы приехали сюда без вещей?
- Да нет, - ответил я, - вещи, точнее, один чемоданчик - в машине. А больше у меня ничего нет.
Шмаргун, как мне показалось, очень обрадовался, что меня ждёт машина - ему явно не хотелось шагать в гору. Мы уселись, он что-то объяснил Герхарду, тот кивнул головой и поехал. Вскоре остановились у небольшого двухэтажного домика, который мне показался совсем ещё новым. Я взял свой чемодан, отсыпал Герхарду большую часть черешни в его ведро, и оставив себе в кульке килограмма полтора, попрощался с ним и зашагал за Шмаргуном в своё будущее жилище.
Нас встретил высокого роста, очень тощий пожилой немец с прилизанными к почти голому черепу рыжевато-седыми волосами. Видимо, он уже был подготовлен к приёму жильца, поэтому после недолгих объяснений Шмаргун попрощался с нами и ушёл, а я остался с немцем один на один. Сначала он показал мне на первом этаже ванную и туалет, а затем повёл по довольно крутым, скрипучим деревянным ступенькам на самый верх, в мансардную часть дома. "Битте",- произнёс он каким-то неприятно-злорадным голосом и добавил ещё какие-то слова, которых я, естественно, не понял. Взгляд его бесцветных глаз и ядовитая полуулыбка производили очень неприятное впечатление. На этом наша первая встреча и завершилась.
Впервые в жизни я получил возможность жить в отдельной комнате без какого бы то ни было соседства - я никому не мешаю, и мне никто не мешает. Вместе с тем первый же беглый осмотр этого жилья произвёл на меня не самое благоприятное впечатление: в нём совсем не было заметно признаков так называемого уюта. Стол и два стула, кровать, тумбочка, письменный столик с наклонной поверхностью, напоминающий парту, встроенный шкафчик, какие-то полочки у стен. Всё окрашено в белый цвет, как в больничной палате. С трёх сторон - окна-фонари на скошенных стенах мансарды. От потолка и стен, нагретых за день солнцем, так и пышет жаром.
Я стал распаковывать чемодан, чтобы где-то повесить несколько своих рубашек и сложить бельё, достал бритвенный прибор, нехитрые туалетные принадлежности. Раскрыл дверцы встроенного шкафчика, а в нём полно детской одежды, висящей на вешалках-плечиках, и ни одного свободного плечика. Поискал, нет ли чашки, ложки, вилки, тарелочек - нигде ничего не нашёл. В общем, расстроился я в предвкушении жизни в эдакой аскетической обстановке и решил на следующий же день потребовать обеспечить меня всеми предметами первой необходимости. Но как это сделать - пока плохо себе представлял. За день я изрядно устал, дело уже шло к вечеру, и поэтому без долгих раздумий разделся и лёг спать: утро вечера мудренее. Постель здесь была совсем не такой, как в Берлине. Жёсткий матрац, к тому же прогретый дневным жаром, долго не давал мне уснуть.
Утром, наскоро умывшись, я поспешил в сторону штаба, чтобы успеть до встречи с начальством поесть в рекомендованном мне кафе. Улица была совершенно безлюдной, и я, не опасаясь привлечь чьё-либо внимание, медленно зашагал, с любопытством осматривая всё вокруг. Она совсем не была похожа на наши улицы. Дома и участки при них были ограждены аккуратно выложенным низеньким парапетом с невысокой металлической довольно красивой изгородью, которую обвивали вьющиеся растения. Особенно красиво выглядели входные калитки, увитые плетистыми розами или какими-то другими цветущими растениями, на которых бутоны уже начали распускаться. Неширокая улица - очень чистая, дорога выложена брусчатником, а тротуары - какой-то фигурной плиткой. Пройдя небольшое расстояние, я увидел нескольких мальчиков лет одиннадцати-двенадцати, во что-то играющих. Насколько я успел выяснить, игра заключалась в поочерёдном перекатывании мяча вдоль тротуара так, чтобы он не скатился на дорогу. При чьей-то неудаче его "противники" начинали смеяться, выкрикивая: "Капут, капут", и игра вновь продолжалась. Внешний вид этих мальчишек, одетых очень чисто и аккуратно, совсем не был похож на вид наших "головорезов", а эта тихая, спокойная игра меня просто поразила. Разве наши могут так играть с мячом?
С подобными размышлениями над первыми впечатлениями о жизни этого города я незаметно дошёл до кафе "Йон". Сидевший за стойкой пожилой немец тут же подошёл ко мне и стал то ли что-то предлагать, то ли спрашивать. Я жестами пояснил ему, что хочу есть, показал ему одну из выданных книжечек с талонами, и всё мгновенно устроилось. Забегая чуть вперёд, скажу, что он оказался и единственным обслуживающим, и хозяином этого заведения. Звали его Йон, отчего и кафе носило это же имя. В этом кафе было всего три стола, но когда бы мы ни приходили, всегда было несколько свободных мест, а чаще всего все столики были свободны.
Герр Йон был очень улыбчивым, доброжелательным немцем. Несколько тучный, с медленными, плавными движениями, он всегда действовал на меня умиротворяюще. Когда он своими мягким, бархатистым басом произносил "Цум вооль", несколько растягивая "о", и ставил на стол полюбившееся мне светлое, малоалкогольное пиво "Хель бир", сразу снималась усталость и напряжённость. Мы с Николаем Герасютой, который появился здесь чуть позже и стал моим неразлучным другом, выбрали кафе "Йон" местом постоянного столования. На кухне у герра Йона работали жена и дочь, и тут же на втором этаже все они и жили. Вообще у большинства немцев, занимающихся мелкой торговлей или обслуживанием, служебные помещения являлись как бы частью их жилья: это и удобно, и дешевле, чем снимать специальное помещение. В Бляйхероде я видел много таких маленьких заведений: парикмахерская, фотоателье, аптека, магазин канцелярских товаров и книг, комиссионная лавка, она же - пункт обмена вещей для населения, само собой разумеется, приёмные врачей и ряд других. Неизменный колокольчик, подвешенный над входной дверью, тут же возвещает владельца заведения, где бы он ни находился в своей квартире, о появлении посетителя. Конечно, всё это возможно только в условиях размеренной, спокойной жизни, когда нет бесконечного потока озлобленных людей, мечущихся повсюду в поисках нужных вещей. По всему видно, что даже в конце войны обстановка здесь была в этом отношении достаточно спокойной, иначе бы эти маленькие заведения не смогли сохраниться в таком безмятежном виде. Что касается господина Йона, то с ним постепенно сложились самые хорошие отношения, которые даже можно было бы назвать дружескими, если бы не такая большая разница в возрасте и специфические для этого времени условия, разделяющие нас.