Мы с Зоей, почувствовав такую мощную правовую основу, тоже потянулись к кустам и отведали несколько ягод. Ягоды действительно были вкусными, но чуть кисловатыми. Тут, откуда ни возьмись, появился немолодой немец, одетый в комбинезон серого цвета, и стал, улыбаясь, что-то нам говорить, показывая рукой куда-то в сторону. Видимо, он работал в саду недалеко от нас. Дима, увидев его жесты, указывающие нам какое-то направление, воспринял это как знак покинуть сад, и направился к нему навстречу, угрожая высоко поднятой здоровой рукой:
- Да я тебя, сволочь, убью сейчас, - кричал он, мгновенно доведя себя до белого каления, - фашистская гадина, мало тебе досталось на фронте, так я тебе добавлю! Командовать здесь вздумал!
Тем временем немец, ничего не понимая, продолжал улыбаться и что-то говорил, протягивая руку в ту же сторону. Зоя придерживала мужа, боясь, что он может ударить этого человека, а я пытался урезонить его словами:
- Постой, Дима, он же ничего плохого нам не делает, только улыбается. Давай посмотрим, на что он указывает.
- Плевать я хотел на его указания, я ему сейчас покажу, где его место, - не унимался Дима, подступая к нему всё ближе, и, вспомнив какое-то немецкое слово, крикнул, приставив палец к груди немца, - Ду, фашист, вег, вег! (Ты, фашист, вон отсюда!)
Я быстро встал между ними во избежание развития события в неприятном направлении, кроме того, я почувствовал перед немцем, мягко говоря, определённое неудобство за грубость своего товарища. Протянув руку в ту же сторону, в которую указывал немец, я повёл его туда. Он мгновенно меня понял, и мы прошли с десяток шагов в том направлении.
- Битте, битте, - сказал он, когда мы приблизились к другой группе кустов, усыпанных совершенно красными, крупными ягодами, и, сорвав несколько кистей, сам положил ягоды в рот и жестами приглашал меня сделать то же самое.
Ягоды оказались отменного вкуса, сладкие, сочные, почти без кислоты, немец поднял большой палец руки и несколько раз повторил:
- Прима, гут, битте! Прима, гут! - и взмахами руки звал Зою и Диму прийти сюда.
Я крикнул им, чтобы они шли сюда - здесь ягоды гораздо вкуснее. Дима всё понял и медленно пошёл в нашу сторону, о чём-то шевеля губами. Когда приблизился к нам, опять злобно повторил немцу:
- Вег! - и остался стоять на месте.
Немец пожал плечами, поднял глаза вверх, как бы говоря, что он не понимает такого поведения, и со словами:
- Битте, битте, - широким жестом ещё раз пригласил нас к кустам и медленно удалился.
Когда все мы чуть успокоились, я упрекнул Диму:
- Ну, за что ты так? Накинулся на человека ни с того, ни с сего!
- Разве это человек - это же немец, фашистская сволочь! Их бы надо всех уничтожить!
Стало ясно, что продолжать разговор бессмысленно. Я расстроился и потерял всякий вкус и к ягодам, и к нашей так хорошо начавшейся прогулке. Дима же, отведав несколько кистей, признался, что эти ягоды гораздо вкуснее тех, и принялся с аппетитом поедать их. Никакого намёка на угрызение совести за нанесённую немцу незаслуженную обиду не было заметно. Я сослался на зубную боль от кислых ягод и покинул их. Через несколько дней Диму и Зою перевели из Бляйхероде в другой город, в котором стали разворачивать конструкторскую часть нашей работы.
Побродив некоторое время в одиночестве по улицам незнакомого городка, в середине дня я пообедал в кафе и отправился домой. По пути обдумывал, как провести разговор с хозяином дома, чтобы устроить свой быт получше.
В моём "скворечнике" было нестерпимо жарко и душно, об отдыхе в таких условиях нечего было и думать. Я спустился на первый этаж, умылся и, простояв некоторое время в коридоре (или в небольшом холле), постучал сначала в одну, а затем в другую дверь. Никто мне не ответил, но, когда я стал подниматься к себе, сзади услышал торопливые шаги догонявшего меня хозяина. Жестами пригласил его к себе, жестами же стал показывать, чтобы он убрал детскую одежду, принёс бы кое-какую посуду, сопровождая всё это непонятными ему словами. Нам обоим стало ясно, что какой-то язык для элементарного общения всё же нужен, и он первый спросил меня на французском, не владею ли я французским. Я понял, о чём он спрашивает, и ответил отрицательным покачиванием головы, и в свою очередь спросил, не знает ли он английского. Он меня тоже понял и дал такой же отрицательный ответ. Но вдруг, несколько секунд спустя, стукнул себя по лбу, произнёс уже знакомые мне "момент маль" и поспешил по ступенькам вниз.
Я понял, что у него есть человек, знающий английский, и сейчас он его приведёт. В каком же положении я окажусь с моим уже забытым после третьего курса английским? Судорожно стал вспоминать какие-то нужные слова, чтобы не оказаться вовсе опозоренным, но это удавалось мне с трудом. В эту минуту немец уже входил в мою комнату с двумя девочками лет двенадцати-тринадцати. Обе они приветствовали меня приседанием ("книксен") и словами "Гутен таг" ("Добрый день"). По их виду было ясно, что они смущены не меньше моего, но, тем не менее, одна из них, что выглядела постарше, произнесла на английском языке несколько слов, которые, к своему изумлению, я прекрасно понял. Она сказала: "Извините меня, господин инженер, я только чуть знаю английский, смогу ли я вам помочь?" Я, естественно, очень обрадовался такому счастливому стечению обстоятельств, сказал ей, что тоже очень плохо владею английским, и мы кое-как объяснились с хозяином. Тот словами "яволь, яволь" ("Так точно") подтвердил своё согласие выполнить мои условия и под конец спросил через свою переводчицу, люблю ли я музыку. Услышав утвердительный ответ, немец пригласил меня послушать вместе с ним хорошую музыку. Разумеется, я с удовольствием принял его предложение, и мы отправились вниз
Он вынес на терраску патефон и несколько пластинок, завёл патефон, любовно погладил одну из пластинок и поставил на прослушивание. Полилась довольно бодрая маршеобразная музыка, подхваченная детским хором. Хор пел слаженно и хорошо, но я совсем не понимал, о чём эта музыка, и, откровенно говоря, она мне не очень нравилась. Когда зазвучали последние торжественные аккорды, немец с явной гордостью объявил, что это марш "Гитлер югенда", и его слова я прекрасно понял. По его виду, жестам и словам нетрудно было сообразить, что он ждёт моего одобрения, но я откровенно показал ему, что такая музыка мне не нравится, и добавил, в расчёте на его понятливость, слова "Моцарт, Шуберт, Бетховен, Шуман", придав лицу блаженный вид и закатив вверх глаза. Он меня прекрасно понял и, проделав руками успокаивающие пассы, поставил ещё одну пластинку. С самого начала мне показалось, что где-то я эту музыку слышал, а, внимательно вслушавшись в слова, сразу понял, что это за вещь. "Дойчланд юбераллес?" - спросил я. Он страшно обрадовался, глаза заблестели и, дирижируя рукой самому себе, начал тихо подпевать, постепенно входя в экстаз. Передо мной был явный фашист, смело, беззастенчиво демонстрирующий свою приверженность Гитлеру и его делу. Такой наглости я не выдержал, резко встал, сделал протестующий жест рукой и ушёл. К прежним моим претензиям к жилью прибавилась ещё одна, очень существенная, и я решил, что ни в коем случае здесь жить не останусь и завтра же найду Шмаргуна и попрошу его найти для меня другое жильё.
Придя к себе, я задумался над тем, так ли уж не прав был Дима в конфликтной ситуации в саду. Может быть, действительно, все немцы в душе ярые фашисты, но вынуждены скрывать свои чувства и симпатии? Чтобы утвердиться в том или другом мнении, у меня пока ещё был слишком малый опыт общения, но первые приятные впечатления о немцах оказались серьёзно подорванными. Можно ли быть уверенным, что в другой квартире хозяева окажутся более лояльными, и не придётся ли жить в обстановке постоянной напряжённости?
На следующее утро я старался избежать встречи с моим домашним фашистом, и мне удалось покинуть дом, как мне показалось, незамеченным. На работе мне предложили ознакомиться с несколькими техническими отчётами, составленными немецкими специалистами. Мне в помощь дали переводчицу по имени Нелли, только что окончившую Институт иностранных языков и командированную, как и мы, сюда для работы. Работа у нас не клеилась, потому что Нелли совсем не владела техническим языком, перевод специфических терминов вызывал постоянные затруднения, технических словарей у нас не было. Содержание этих отчётов можно было понять только приблизительно, тем более, что мы и сами с немецкой ракетой ФАУ-2 совсем не были знакомы.